выдохнувшись. – Был бы ты поосмотрительнее, такие разговоры до добра не доведут – ты это лучше меня знаешь. Не волнуйся, дальше этих стен эти слова не уйдут, – словно спохватившись, тут же добавил он. – Тебе же лучше при себе свои мысли держать – времена сейчас такие. И чует мое сердце, грядут еще хлеще.
Герасим промолчал. До самого вечера они работали, словно этого разговора и не было. Но Соломон в душе понимал, что никакими словами он не переубедит этого человека.
В некоторой степени Соломон Моисеевич чувствовал свою ответственность за своего помощника. Он вял его на работу, платил немного, как любому вновь нанятому работнику, а тот вкалывал за двоих и не роптал. Сейчас бы ему и зарплату можно поднять – так через неделю мастерскую закрывать. Сумеет ли Герасим куда пристроиться? Не каждый ссыльного возьмет. Надо бы как-то помочь человеку, думал Соломон.
– Куда после подашься? – спросил он как-то у Герасима, когда тот натягивал обивку на будущее кресло, удерживая ее по краям, чтобы мастеру было удобно крепить кожаный лоскут к дереву. – Я сам на завод иду. Могу замолвить за тебя на словечко. У тебя получится, ты мужик рукастый.
– Таких, как я, на государственное производство не очень-то берут. Мне одна
От такого необычного для работника многословия Соломону стало приятно, и он еще сильнее укрепился в желании помочь Герасиму.
– А знаешь что, заходи-ка ты как-нибудь к нам. Люба чего сготовит, посидим, потолкуем. Что-то да придумаем. Ведь действительно, не чужие люди – два месяца с утра до вечера вместе трудимся.
– Вы это серьезно? – поднял голову Герасим.
– А почему нет?
– Так ведь и приду!
– Приходи! А что впустую болтать – сегодня у нас среда? Давай на пятницу после работы и сговоримся. У нас будет Субботний ужин. Ты ведь Субботу соблюдаешь?
Соблюдает ли он Субботу? В его семье традиции чтили и строго соблюдали. Да и как иначе – в Крынках едва ли не половину жителей составляли евреи. В пятницу утром женщины готовили обильную еду, до белизны скоблили гладко оструганные некрашеные полы и чисто подметали двор. После обеда все дела прекращались, а под вечер, с первой звездой, зажигали свечи; когда же в их селение протянули провода, то включали и электрические лампочки. Свет горел до вечера субботы. Люди надевали самое лучшее и нарядное, гуляли, ходили друг к другу в гости. После все пошло по-другому, прежний уклад не вписывался в новую жизнь, не соответствовал революционным убеждениям. В лагере о Субботе не могло быть и речи; там он был заключенным, без прав, без национальности, без традиций.
И сейчас, получив приглашение от Фарбера, сердце сладко защемило. Он придет
