ещё не хватало! – выругался я.
– День не задался?
– Анжела названивает. Ничего ей не обещал. Пару раз сводил в «Баскин Роббинс» и «Шоколадницу». Вчера посидели в «Текила Бум».
– Ну?.. – улыбка моего собеседника медленно превращалась в улыбку искусителя из скульптурной группы с неразумными девами со стен Страсбургского собора. Если вы видели её, меня поймете.
Я нахмурился:
– Ты прекрасно знаешь, что я не собираюсь отвечать.
Улыбка Рассветова растаяла. Он скомкал стаканчик из-под кофе и швырнул его в урну. Промахнулся. Стаканчик ударился о чёрный чугунный барельеф и отлетел в сторону. Мы внимательно следили за ним. Казалось, что данный образец семейства одноразовой посуды был в этот момент центром Вселенной. Повисло напряжённое молчание.
– Скажи, – Пашка не отводил взгляда от стаканчика, – а ты никогда не думал о грехе прелюбодеяния? Да даже не об этом. Неужели ты настолько жесток, что ни разу не задумывался о боли, которую причиняешь всем этим несчастным девушкам? У тебя то Даша, то Анжела…
Рассветов был так серьёзен, что по моей спине побежали мурашки. Конечно, я об этом думал. Просто не мог остановиться. В науке страсти нежной я был наркоманом, но наркоманом, подсевшим лишь на один наркотик – женщин.
– Насколько я помню, Казанову никто не осуждал.
– Ты не Казанова, – оборвал меня Павел.
– Может, хватит морализировать? – разозлился я. – Ты не вправе меня осуждать.
– Не вправе…
Стаканчик (будь он не ладен!) продолжал приковывать к себе взгляд.
– Просто иногда мне становится страшно от того, как легко ты обходишься с чувствами других. Однажды я слышал, что один из самых тяжких грехов – это предательство любви.
Я воздел глаза к небу – Пашка всегда был утончённым мечтателем, романтиком!
– Послушай, ну о какой любви ты говоришь? О химической реакции? Все эти девчонки сами вешаются мне на шею, я никого не неволю.
– А ты говоришь им, что женат? Что ни с одной из них не собираешься связывать свою будущую жизнь? По твоим рассказам я знаю обратное. Сколько времени ты встречался с той двадцатилетней девочкой из Академии Художеств?
Я молчал. Соня любила меня, да и мне казалось, что я любил её. До тех пор, пока она мне не надоела.
– Ты встречался с ней три года. А потом, как надоевшую собаку, бросил.
– Пашка, хватит.
Рассветов отвернулся и замолчал. Моё лицо горело, как у нашкодившего ребёнка. Как-то бездумно я открыл планшет и нажал иконку Рамблера. Стоило проверить почту, куда должны были выслать отсканированную статью об атрибуции малоизвестной гравюры Шагала. Как всегда, высыпали новости и происшествия. В первой же заметке я с ужасом увидел фотографию той самой студентки Сони, которую бросил сразу после того, как познакомился с Дашей. Заголовок гласил:
