Нью-сити всегда был готов принять из гетто тех, кто сумеет принести пользу. «Выплывайте, и примем». Мы были на листе ожидания с нашими экологическими программами. Наша надежда была на то, что искусственная продукция, в том числе радиоактивная и генетически модифицированная, которую производят новые технологии, начала уходить из потребления, и в цене сейчас все экологически чистое.
Сначала мы преуспевали, удавалось дурачить себя и наивных провинциалов. Но, как стало понятно, еще не пришла настоящая востребованность нашей идеи, общество было занято чем-то более важным. И денег, естественно, было мало.
Мой шеф говорил:
– Известный оппозиционный сетевизор был отключен от заказчиков и отбивался, как в окопах, целый месяц, пока не пропал. А я всю жизнь под топором, и ничего, выживаю.
В нашей дыре мне больше нравится, чем на первой работе в Министерстве саморегулируемых систем. Я был принят по конкурсу уровней «ай-кью». Министерство не изменилось с древних времен, как будто не существует другого способа управления: все та же вертикаль подчинения руководству и плану.
Министерство ведало Центром универсального искусственного интеллекта. Все там были одеты в легкие корпоративные комбинезоны с эмблемой на груди – самым известным брендом. Основная часть были обслуживающие клерки. И я был клерком.
Я удивлялся: они выглядели слишком здоровыми, без признаков выстраданного опыта, словно барахтались в тихой заводи бесконфликтного мира. Почему их не тяготит механическая работа, как автоматов? Во что тогда превращается творчество? Наверно, в создание нейтронной бомбы, однажды чуть не взорвавшей планету.
У меня, пришедшего из Академии, сразу возникло ощущение, что не я творю свое дело, а Универсальный искусственный интеллект, на который мы работали, втягивает в какие-то свои резоны и доказательства, которые противоречат чему-то во мне. УИ сразу считал мои тайные мысли, обнаружил во мне склонность к поэзии, и сделал упрек металлическим голосом, что я не пользуюсь электронным стихотворцем. Казалось, он недоумевал, как это можно противоречить его прекрасному гармоническому миру. И стал внушать, как достигать вдохновения. Само вдохновение у него выглядело, как блаженное состояние идиота.
Но я продолжал писать стихи моим примитивным разумом, не поддерживаемым технологиями.
Мое поведение почему-то задевало всех. После моей командировки в провинцию руководитель сектора с недоумением полистал мой отчет.
– Что за отсебятина?
– Как?
– Язык – отсебятина. И предложения – слишком эмоциональны.
– Не могу казенным языком!
Он едва сдерживался. Наверно, от любования моим задором.
– Казенный язык – это строгий стиль. Язык логики.
– Для прикрытия равнодушия!
Он снисходительно оглядел меня из каких-то своих высот опыта.
– Переделать.
