Толя! Два года! За что?! За то, что мимо проходил и сказал: «Прекратите»? Наш Ваня? Боже мой! Он же ласковый, как котёнок!
– Не причитай! – сорвался Анатолий и, хлопнув дверью, убежал на балкон курить. Оттуда потянуло сорокаградусным морозом и табачным дымом. Накинув кофту, Ольга вышла к мужу и попросила сигаретку. Курила она редко, в компании, для удовольствия, но в последний месяц, пока бегали по судам и следствиям, пристрастилась и курила наравне с мужем, зло, жадно, не чувствуя крепости табака. Да, муж прав, они сделали всё, что было в их силах. Но Ваньку не спасли. Сегодня сын обедал уже в тюрьме. Посадили. Из-за чего? Во взводе произошла драка, с нанесением увечья. Кто-то кому-то руку сломал. Но Ванька-то! Он оторвал воротник гимнастёрки, когда кинулся разнимать дураков! Господи! Ну как же это всё понимать?! В голове не укладывалось! Душа не принимала такой несправедливости, хотелось куда-то бежать, что-то ломать, с кем-то ругаться.
Но обессиленная от длительных разборок, ставшая равнодушной к еде, к мужу, к работе, от которой взяла небольшой отпуск, к участливым подругам, которые продолжали интересоваться, как идут дела, Ольга ушла с балкона, не докурив сигарету, отключила телефон, легла на диван и крепко уснула. Она проспала трое суток, почти не просыпаясь. Изредка помнит, как Анатолий поил её водой, как пытался покормить, а она отнекивалась, с удовольствием возвращаясь в спасительный мрак, в котором было уютно и спокойно.
Первой мыслью, когда Ольга открыла глаза, чувствуя, что уже не в силах лежать на диване, было: «Господи! Как же я тебе буду молиться?! Ведь ни Ванька, ни я не крещёные! Хотя бы я… Может быть, услышишь?» Ей стало страшно, как в тот, самый первый день, когда им позвонили из части и сообщили о случившемся. Вспомнив лицо мужа, исказившееся от страха, и заново ощутив безумную тревогу в своей груди – что делать, где искать защиту? – Ольга содрогнулась. «Нет, нет, – подумала она, – так нельзя».
И, спрыгнув с дивана, стала торопливо собираться, объяснив Анатолию, увязавшемуся за ней, что надо ехать в церковь, узнать, можно ли окреститься в её-то пятидесятилетнем возрасте.
– К Богу прийти никогда не поздно, – ответил им батюшка – молоденький мужчина, с длинным хвостом чёрных волос, светлый лицом и по возрасту, наверное, чуть старше их Ваньки.
Он грустно покачал головой, услышав Ольгино, сквозь слёзы, признание: «Но ведь я ничего не знаю…» – и почему-то добавил: «Эх, Дальний Восток…»
Через неделю Ольга приняла крещение, исповедовалась и причастилась Христовых Таинств. Ничего в её жизни не изменилось. Она не стала ходить в церковь на службы – работа не позволяла, да и хлопоты о передачах в тюрьму отнимали много времени. Ольга не знала ни одной молитвы, кроме «Отче наш…», и вообще ничего не понимала ни в религии, ни в Боге. Но где-то в глубинах её исстрадавшейся души поселилась странная лёгкость, почти детское спокойствие, сравнимое с тем, что она испытывала, когда в детстве рассказывала матери про обиды, которые переставали быть обидами, стоило маме
