физический удар будет ничем по сравнению с его моральными страданиями.
Что, если он потерял ее, едва успев найти?
Эта мысль пронзила его, как крик. Он поежился и внезапно начал задыхаться в мешке, а веревки на запястьях сделались невыносимо тугими. Он выкручивался, дергался, пытался вывернуться, но все без толку.
– Скажите мне, где она!
Вопль тяжело повис в безмолвии, и на какое-то мгновение все замерло, сделалось так тихо и неподвижно, что он подумал: «Меня опять оставили одного». Если он вообще все это себе не вообразил. Если не вообразил ее.
«Пожалуйста, пусть она будет жива. Дайте мне увидеть ее. Всего лишь раз».
И вдруг мешок с его головы сдернули, и он получил ответ на свою дикую молитву.
Он сел на пятки, челюсть его отвисла, словно его только что сильно ударили.
Двадцать лет он мечтал о ней, о самом прекрасном создании на земле. Он представлял, как она повзрослела, как выросла и изменилась, как из девочки превратилась в женщину. И все же оказался к этому не готов.
Да, двадцать лет ее изменили. Но Грейс не превратилась из девочки в женщину. Из девочки она превратилась в богиню.
От той девчушки в ней осталось совсем мало, да и уловить это смог бы лишь тот, кто знал ее тогда. Кто любил ее тогда. Ярко-рыжие детские кудри потемнели, приобрели оттенок меди, хотя остались густыми и непослушными, вихрились вокруг ее лица и плеч, как осенний ветер. Кривой шрамик на брови сделался почти незаметным – разве только знаешь, где его искать. Он заметил. Он был рядом, когда она заработала его, учась драться в лесу. В отместку он влепил Дьяволу кулаком в лицо, а затем вытер ее кровь рукавом своей рубашки.
И хотя сейчас она смотрела на него бесстрастно, не проявляя никаких эмоций, Эван упивался едва заметными морщинками в уголках ее рта и глаз, морщинками, доказывавшими, что она не разучилась смеяться и часто проделывала это за последние двадцать лет. Кто смешил ее? Почему не он?
Когда-то рассмешить Грейс удавалось только ему. И сейчас, стоя на коленях со связанными запястьями, он отчаянно хотел сделать это снова.
Эта мысль завладела им, когда он смотрел в ее прекрасные карие с черной каемкой глаза, такие же, как в их детстве, только без той искренности, что раньше. Никакого обожания. Никакой любви.
В ее глазах полыхал огонь не любви, но ненависти.
И все же он упивался ею.
Она всегда была высокой, но теперь преодолела свою неуклюжую долговязость и, при шести футах роста, возвышалась над ним, а изгибы ее фигуры заставляли его томиться. Она стояла в невероятном круге света – это место каким-то образом было залито золотистым сиянием, хотя свечей тут точно не хватало. В комнате находились и другие люди – он же слышал, как они входили, верно? – но он их не видел, да и не пытался увидеть. Он не станет терять время, глазея на других, если может смотреть на нее.
Она повернулась и вышла из круга света.
– Нет!
Она не отозвалась, и Эван задержал
