что на Кавказе, там, где течет река Арагви.
Часть II
Осторожно – Кукуев!
…если захотел мошенничать, зачем же, кажется, санкция истины? Но уж таков наш русский современный человечек: без санкции и смошенничать не решится, до того уж истину возлюбил.
Глава 1. «Кукуев» на столе министра
Алексей Иванович принадлежал к той породе людей, что ищут ответы на вопросы, их занимающие, волнующие и даже обжигающие, не в уединенном размышлении над собранными воедино свидетельствами и документами, не на трудных путях ученой мудрости, а на пыльных дорогах, которыми идут и идут, не ведая своего пути, современники, обмениваясь с идущими рядом предположениями обо всем на свете, в том числе и путях исторических.
Служба на киностудии, участие в так называемом коллективном творчестве, породила, быть может, иллюзию, почти бессознательно вошедшую в кровь и плоть, иллюзию возможности коллективного мышления.
Увы, рожать и мыслить коллективно человечество так и не научилось.
Мысль может родиться только в одной голове, ако и плод во чреве едином.
Редакционные кабинеты на киностудии чаще других помещений становились похожими на дискуссионные клубы, где последняя острая публикация в газете, последнее остроумное порождение начальственного ума, да и международные события воспламеняли жаркие словопрения. Спорить, отстаивая в меру возможностей свое представление о желательном мироустройстве, Алексею Ивановичу приходилось не раз, но вот быть свидетелем того, как в спорах родилась бы истина, не случалось. Зато довелось быть свидетелем того, как в ходе словесной перепалки, а между особенно непримиримыми оппонентами именно этот вид дискуссии, как правило, главенствовал, одного из спорщиков хватил инсульт. Речь шла как раз о путях, которыми то ли могла, то ли обязана была пойти страна после безвременной кончины Константина Устиновича Черненко. Печальный итог этой перепалки, свидетельствующий о человеческой хрупкости, можно было бы отнести в разряд добытых в споре истин, но истина эта и до спора была очевидной, и добывать или подтверждать ее столь дорогой ценой было бы вовсе неразумно и даже бесчеловечно.
Умение Дмитрия Дмитриевича слушать располагало Алексея Ивановича к откровенности, к той душевной наготе, которую можно себе позволить только с самым искренним и доверительным другом или совершенно чужим человеком, от которого ты свободен во всех отношениях.
Упоминание Кукуева пробудило в Алексее Ивановиче, увлекшемся сторонними разговорами, давешнее любопытство к своему соседу. Пора было спросить, каким образом ему памятен этот всеми забытый герой.
Да вот только Дмитрий Дмитриевич совершенно не собирался рассказывать случайному попутчику о том, как ему пришлось читать роман про Кукуева и при каких обстоятельствах знакомиться с прототипом главного героя. И случайному
