по-прежнему относились к нему с уже неизменным почтением.
Если адъютант шефа корпуса жандармов сочинил музыку российского гимна, исполнявшегося с 1833 года по февраль 1917, почему же должна была оскудеть талантами деликатная служба после 1917 года? Это страна поменялась, а люди-то остались те же, разносторонне талантливые.
И вообще у поэтов-песенников интереснейшие судьбы.
Одна песня – и прыжок в бессмертие, хотя бы и ненадолго.
Если взять, к примеру, все написанное екатеринбургским поэтом Колей Еремеевым, а хотя одних стихов он написал больше, чем Тютчев, Блок и Фет, вместе взятые, дорогу в бессмертие ему еще торить и торить. А вот заведующий литературной частью кукольного театра написал: «Ландыши, ландыши, светлого мая привет…» – и все, бессмертие гарантировано. Может быть, песню петь в веках и не будут, а помнить будут обязательно, по крайней мере, летописцы освоения космического пространства. Когда-нибудь станет достоянием широких кругов любопытствующей общественности, питающей интерес к космосу и всему, что с ним связано, что пел первый космонавт Вселенной, когда спускался на парашюте в саратовскую степь после завершения ошеломившего весь мир полета. А пел он от радости, от переполнявших его чувств над весенней землей во все горло: «Ландыши, ландыши…» Когда он рассказал об этом руководителям полета, то ему по-товарищески подсказали, поправили, и уже в первом же интервью первый космонавт Вселенной сказал, что пел он, спускаясь на парашюте в саратовскую весеннюю степь, величественную песню «Родина слышит, Родина знает, где в облаках ее сын пролета-ает…» Таким образом, два поэта-песенника удостоились пропуска в бессмертие, один сразу же, другой, будем надеяться, хотя бы с некоторым запозданием.
Вишневецкий знал, что русский с китайцем обречены на вечную братскую дружбу и что гимн этой дружбе будет сопровождать великие народы на их исторических путях и перепутьях.
– Сколько ты у нас на Сухаревке? Уже полгода? – спросил Вишневецкий, поднимаясь с Сергеевым на второй этаж в «чистый коридор».
– Восемь месяцев.
– Летит время. Ты хоть узнал, что за дом, в котором сидишь? – помощник министра в совершенстве владел тоном учтивым и умел быть благосклонным, что как нельзя лучше шло человеку на его должности.
– Вы имеете в виду ИКП?
Действительно, при входе в здание Главка на Садово-Сухаревской, поднявшись на крыльцо, двумя боковыми маршами напоминавшее невысокую трибуну, человек оказывался в довольно просторном тамбуре, пол которого был украшен ромбом с заключенными в него магическими буквами ИКП, выложенными из поблекшего уже и стершегося камня, Институт красной профессуры.
– Заметил? Молодец. А как портрет Сталина там вверх ногами повесили, знаешь?
В истории института, учрежденного в феврале 1921 года, действительно, был такой эпизод.
Накануне визита Сталина в институт, служивший ему опорой в теоретическом обосновании борьбы с оппозицией, актовый зал,
