потому что ему «хотелось развлечься и позабавиться». Это его слова.
Она медленно глотнула и отставила стакан.
– Значит, сам нарывался.
Рубен пожал плечами, темными, острыми.
– Мы должны ему помочь. Пусть он безбашенный, так и не повзрослевший эгоист, неважно, мы всё-таки… Всё-таки мы…
– …его дети. Увы.
Манхэттен горько рассмеялась. Сняла очки и снова надела их, достала сигареты, «Фатима» без фильтра.
– Как ты снисходителен к человеку, который не желает признать тебя своим сыном и помыкает, как слугой.
– Не так уж плохо он со мной обращается. Даже делает для меня всё, что может. По-своему. Уверяю тебя, он не такое чудовище, как тебе кажется.
– Если ты так говоришь, значит, он хорошо тебе платит.
– Ты права. Так он на свой лад… проявляет чувства.
Девушка закурила сигарету, чувствуя, что закипает, и злясь на себя за это.
– А ты? – вдруг спросил он в лоб. – Зачем ты изображаешь из себя костюмершу? Почему скрываешь, кто ты на самом деле?
Она задумалась. Стекла очков запотели.
– Чтобы посмотреть на монстра Стайнера в его разных жизнях и семьях. Чтобы понять, кто уморил Джину Балестреро, мою мать, надеждой и отчаянием; кто этот человек, наплодивший детей, которые даже не знакомы между собой?
– Мы с тобой знакомы, – мягко напомнил он. – Мы знаем, кто мы друг другу. Пусть даже он об этом ни сном ни духом.
– Не вздумай ему сказать.
– Я и не собирался.
– Я буду счастлива, когда однажды выскажу ему всё это, швырну в лицо. И этот момент я хочу выбрать сама.
– Ты не будешь счастлива, это я тебе говорю.
Он откинулся на спинку стула.
– Я был настроен так же, когда приехал два года назад, чтобы открыть ему, кто я. Обида. Горечь. Злость. А потом…
Рубен махнул рукой:
– …На самом деле это большой ребенок. При всех своих замашках примадонны он до того наивен, что оторопь берет. Ну кто, кроме скверного мальчишки, вздумал бы «развлечься и позабавиться», якшаясь с комми?
– Человек без убеждений и политической сознательности. Толстокожее животное, которому плевать на всё, что не касается его персоны.
Он вдруг наклонился вперед, почти лег тощей грудью на стол и прошептал:
– Манхэттен… Ты-то хоть не коммунистка?
Она тихо засмеялась.
– Нет. Но я подумаю над этим вопросом.
Они помолчали. За соседним столиком девушка сплетничала с подругами, рассказывая, что ее начальник носит накладные волосы. Все покатывались со смеху.
– Если бы ему в самом деле было плевать на всё, он бы не заморачивался, – снова заговорил Рубен. – Всё было бы куда проще. Такое толстокожее животное сдало бы своих бывших товарищей, объявив во всеуслышание, как ненавидит коммунизм, и комиссия оставила бы его в покое. Но Ули никогда этого не сделает.
– Почему?
