замуж. Мама объяснила, что я не могу выйти за нее замуж, потому что она моя мама. На это я, конечно же, ответила: «Тогда я выйду за папу», – и получила еще один отказ. Тогда уже без особой надежды я спросила, можно ли мне выйти за Джоша. Мама объяснила, что так тоже не пойдет, и у меня началась настоящая истерика: «Ты что, хочешь сказать, что когда-нибудь я вырасту и выйду замуж за совершенно незнакомого человека?!»
Я слышала эту историю много раз. И я, и мама очень любили ее. Эта история напоминала мне самое важное про маму. (Сэди Мередит Эверетт, родилась в 1949 году в г. Ридинг, штат Коннектикут, бывшая учительница, известная в семье как «Непреклонная дева».) В истории ей нравился не конец, где я заявляю, что не хочу выходить замуж неизвестно за кого, а начало, где я выбираю в первую очередь ее.
За кухонным столом мама укладывала на блюдо горы крекеров, фруктов и сыра; еды хватило бы человек на десять. Я остановилась на нее посмотреть: гладко зачесанные волосы, острые скулы, маленькие локотки, шелковый халат. Не изменилась. Я тихонько подошла и обняла ее за плечи. Мама была такой маленькой, хрупкой, я всегда боялась раздавить ее нежные жемчужные косточки.
– Они улеглись спать внизу, прямо в спальных мешках, – сказала она. – От моих одеял отказались… Я не хочу об этом разговаривать.
– Конечно, – ответила я, уткнувшись ей в плечо.
– И все-таки это очень странно, – пробормотала мама в растерянности, и стало заметно, что она очень устала. – Он не дает ей и слова сказать. Стоит ей раскрыть рот – и он смотрит на нее, как на больную.
– А причем тут твои одеяла?
– Она точно хотела взять одеяло, но он не позволил.
Я обняла маму посильнее и встала напротив, через стол. Я не сводила с нее глаз, опасаясь, что она начнет спрашивать о салюте, и тогда все станет ясно по моему голосу. Мама отложила нож и пристально на меня посмотрела.
– Что происходит? Я чувствую, как ты на меня смотришь.
– Ничего я не смотрю.
Я ответила слишком быстро. Ну а что еще я могла сказать? «Я смотрю на тебя так, потому что на салюте Джош ни с того ни с сего заявил, что любит не только Мерил, а я той женщины даже не знаю. Интересный поворот событий, не правда ли?»
– Я такие вещи чувствую, – сказала мама, вновь нарезая фрукты.
Я отрицательно помотала головой и стала лихорадочно думать, куда бы увести разговор. Первым делом на ум пришел мой документальный фильм – тридцать мини-видеокассет у меня в багажнике. Я хотела оставить их в Наррагансетте, но потом испугалась, вдруг без меня случится пожар и мои труды пропадут (все кассеты – в единственном экземпляре). Я понимала, что страх иррациональный, однако ничего не могла поделать. В конце концов, я покидала тот дом с ночевкой впервые за три года, и страхи, будто в мое отсутствие все развалится, казались почти обоснованными.
– А я привезла записи с женами рыбаков. Хочу вам все показать, – выпалила я, пока не передумала.
Может, показать записи домашним – не такая уж и плохая идея. Может, они наконец поймут, зачем я снимаю этот фильм, – и я вместе с ними.
– Не сегодня,
