в самом первом письме Фондаминский предложил ей «честный договор», состоявший в следующем: «Будем вести дело непосредственно друг с другом. От тебя не требуется “аполитичности”, но ты сама знаешь, какую “политику” мы можем вытерпеть, какую нет. О темах будем сговариваться мы с тобой. Рукопись ты будешь присылать мне. Ты сама понимаешь, что более “либерального” редактора ты не найдешь. Если я тебя попрошу ч[то]-н[ибудь] устранить, ты мне поверишь, что этого мы “вместить”425 не можем. <…> Если ты почувствуешь, что тебе тесно, ты “Запись” прекратишь. Но, ради Бога, не надо “контрабанды” и “обхода цензора” – между нами этого не должно быть. Потому очень тебя прошу сообщить мне, о чем ты будешь писать (я думаю<,> о “Коне Вороном”426) и, если тема подходящая, принимайся теперь же за писание, чтобы успеть прислать мне рукопись» (Т. 3. С. 248).
И почти сразу же (в письме от 29 февраля 1924) сообщил ей такой список замечаний и требований вставок, который обескуражил бы любого. А параллельно сообщал коллегам по редакции: «Если вы не решили вопроса о ее дальнейшем участии, я вас очень убеждаю не спешить с его отрицательным решением. Может быть, опыт с Ант. Кр[айним] окажется неудачным, но чтобы узнать это, надо его проделать до конца. Надо, чтобы она могла приспособиться к журналу, почувствовать, что ему надо и, если всё-таки разногласия будут велики, только тогда расстаться. Лично я хорошо знаю З.Н. [Гиппиус], много с ней здесь говорил и убежден, что, в основном, она целиком с нами: выше всего ставит личность и свободу, ненавидит реакцию больше меня и в большом культурном смысле настоящая демократка. Но ведь надо спеться, сговориться, приладиться друг к другу. Если бы мы 3 года назад попробовали длительно срабатываться с рядом людей, мы бы теперь имели больше настоящих своих сотрудников» (Т. 1. С. 161; письмо от 1 марта 1924).
Вряд ли случайно Гиппиус написала Вишняку по этому поводу (письмо от 24 февраля 1924): «…поскольку я Пушкин, постольку есть у меня и Николай I, который сказал мне: “я сам буду твоим цензором”. Поэтому пошлите, прошу Вас, мою статью Илюше [Фондаминскому]» (Т. 3. С. 253).
Но Гиппиус была готова примириться даже и с этим, но не с полным отвержением ее статей. Когда Вишняк холодно сообщил ей: «Много[уважаемая] З[инаида] Н[иколаевна], мы сообща обсудили в редакции переданное Вад. Викт. Р[удневу] предложение Ваше дать для ближ[айшей] книжки воспоминания о Плещееве и Полонском и находим, что такая тема была бы мало современна для общего, а не специального историко-литературного журнала. Не предложите ли Вы что-нибудь другое, если не для этой книжки, то для следующей?» (Т. 3. С. 260, черновое), – она взбунтовалась (см. ее письма к Вишняку от 13 и 16 мая 1924) и вынудила редакцию на какое-то время установить перемирие427. Но только до очередного случая. Его пришлось ждать не очень долго: уже в марте 1925 г. в переписке появляются упоминания статьи, которая именуется то «Смысл любви» (по Вл. Соловьеву), то «О любви», то «Искусство и любовь», то как-то еще. И тут же она получает инструкции от Фондаминского: «Да, вот, чтобы не забыть, когда будешь писать
Явная отсылка к Мф, 19: 12.
Новая повесть В. Ропшина (Б.В. Савинкова), вышедшая в Париже в 1923 г. Гиппиус о ней действительно писала в своей статье.
Инициатором этого примирения выступил И. Фондаминский, написавший Гиппиус трогательное письмо (Т. 3. С. 269–270).
