прогресс в международном праве был невозможен до тех пор, пока «Советский Союз не будет готов отказаться от своей мессианской, навязчивой поддержки доктрины мировой революции»186. Фриман, конечно, писал в разгар Вьетнамской войны: он выражает возмущение тем, что срежиссированная СССР блокировка общественного мнения «фактически наложила вето на применение Соединенными Штатами слезоточивого газа в случаях, когда это было в интересах гуманного обращения с гражданским населением»187.
Ведущие советские ученые в конечном счете должны были отказаться как от позитивизма, так и от революционной составляющей самоопределения. Блищенко, писавший в 1991 г., незадолго до распада СССР, и использовавший новый язык «перестройки», «общечеловеческих ценностей» и «общего европейского дома», также предлагал «пересмотреть принятую нами периодизацию современной истории международного права и вести отсчет его становления не с Октября 1917 г., как это было ранее, а с Французской буржуазной революции, впервые выдвинувшей такие общепризнанные нормы и принципы международного права, как право народов на самоопределение, права человека, территориальное разграничение»188.
Однако принцип, а затем право самоопределения играли, на мой взгляд, гораздо более значительную роль, как в своем практическом влиянии на международный порядок, так и в качестве «отвратительного Другого» советского позитивизма в международном праве.
Мьевиль совершенно упускает из виду этот парадоксальный, диалектический аспект советского международного права. И таким образом, надо сказать, он занимает свое место в сложившейся традиции критики «социалистического права». Мне кажется, что требуется радикальная переработка вклада Пашуканиса, чтобы удовлетворительно объяснить роль права в мире, в котором капитализм – как он и должен, и как это предсказывал Маркс – распространился повсеместно. Турбулентность росла пропорционально взаимозависимости. Иракская авантюра – убедительный пример не всемогущества американской власти, а ее радикальной ограниченности и неукротимости человеческого духа.
Что Мьевиль вполне правильно берет у Пашуканиса – это то, что он называет «материализмом», то есть признание решающего значения экономических и политических исследований для анализа развития права, при котором сохраняется память о реальном существовании права и его относительной автономии как постоянного, но бесконечно изменяющегося аспекта человеческого существования – подобно религии, с которой как человеческим конструктом у него так много общего.
Право народов на самоопределение в международном праве получило статус права в контексте деколонизации и – совершенно парадоксальной и лицемерной – советской поддержки как принципа, так и национально-освободительных движений. Это закон, настоящий столп международного верховенства права.
Здесь я хотел бы
Freeman (1968) p. 722.
Freeman (1968) p. 720.
Блищенко (1991) с. 135–136.
