и интересных дел.
Детство, как давно ты было! Несколько лет назад? Нет, еще до войны.
Это страшное событие разрубило привычную счастливую жизнь всех советских людей, отняло у них близких и любимых. Но самое страшное состояло в том, чтобы жить и понимать, что уже никогда не будет того, что было до войны. Мир необратимо изменился, люди стали иными. Кто-то говорил, что вот закончится война и мы снова заживем мирной счастливой жизнью. Нет, этого не будет. После таких ран и увечий, которые остались в душе, люди до конца дней своих испытывают боль. Порой совершенно невыносимую.
В назначенное время в госпиталь прибыл представитель штаба фронта. Генерал-майор Мостовой был крупным, довольно шумным мужчиной, как и все люди такого серьезного калибра. Все пространство вокруг себя он заполнял своей массой и громовыми раскатами командного, хорошо поставленного голоса.
Медицинское начальство сняло белые халаты, переоделось для такого торжественного случая в парадную армейскую форму и сопровождало высокого гостя по палатам. Эта торжественная процессия при своем появлении вызывала улыбки даже у тяжелораненых, поднимала настроение тем людям, которые начинали отчаиваться.
Дошла очередь и до танкистов.
Заместитель главного врача предложил провести церемонию награждения экипажа «Зверобоя» в актовом зале, а Омаева, который еще не мог вставать, чествовать потом, отдельно.
Услышав это, Соколов сразу возмутился и заявил:
– Нельзя этого делать, поймите вы! Он член экипажа. Мы второй год в одном танке, чудом вышли все вместе из последнего боя! Как же можно отдельно? Что будет чувствовать Омаев, лежа в палате, зная, что его товарищей поздравляют, а он остался один?
Мостовой присутствовал при этом разговоре.
Он повернулся к Соколову, положил ему на плечо свою сильную широкую ладонь и произнес:
– Молодец, командир! Дело говоришь. Так нельзя, ибо это и есть фронтовое братство. Экипаж, он как семья. Вместе и есть, и спать, и на смерть, и в герои! А ну, пошли все в палату, где твой танкист лежит.
– Мы не готовились там проводить церемонию, – промямлил заместитель главного врача. – Простите, товарищ генерал, но обстановка в палате не совсем торжественная, запах и все такое. Там у нас лежачие…
– Эх, военврач, – тихо сказал Мостовой и с сожалением покачал головой. – Думаешь, только у тебя здесь запах, раны и боль? А сколько мы там, на передовой, ежедневно хлебаем и крови, и вони, и смерти. Да, может, этим ребятам, которые у тебя в той палате умирают и жить хотят, эта церемония нужнее, чем нам с тобой и даже героям этого вот мальчишки-лейтенанта! Они видеть должны, что Родина с ними, что их помнят, о них думают! Пошли в палату!
Сопровождающие не успевали за генералом, шагавшим широко и размашисто. Лишь у палаты он сбавил обороты, пропустил вперед себя заместителя главного врача.
Двери распахнулись, и в палате сразу воцарилась удивительная тишина. Никто из раненых не знал,
