рядом с домом.
Рыбалка есть особо эффективное средство подогнать стрелки часов.
Он приходил на пруд с утра, когда темного золота караси клевали особенно шустро, но, увы, редко подсекались и вытаскивались неумехой Натаповым на затоптанный глинистый берег. «И ладно, не в них дело, – думал Натапов, – пусть живут». После очередной неудачи он, тщательно избегая зацепа за коряги и заросли осоки, извлекал из воды снасть, ловил рукой бившуюся на ветру леску и, скользнув по ней донизу пальцами, захватывал крючок; из старой кофейной жестянки «Нескафе» вытаскивал извивавшегося, словно червь, червя, насаживал его, предсмертного, вдоль всего организма на сталь крючка и забрасывал в пруд, на растерзание карасям. Главное достоинство этой церемонии состояло в том, что, многократно повторенная, она убивала время и, что было для Натапова еще важней, отвлекала от мыслей.
И все же мысли, бегая по кругу, навязчиво возвращались к одному и тому же.
Он не позволял себе сомневаться в успехе. «Я должен победить, – уговаривал он себя, – интересно другое: как отнесутся к моей победе остальные претенденты?» Всего их, как сообщила ему коза, было тридцать четыре персоны. Наверное, среди них немало оригинальных и размашистых талантов, размышлял Натапов, но, возможно, есть и такие, кто имеет деньги, связи и считает, что для признания и карьеры этого достаточно. Таких перцев Натапов не понимал; лично он, даже если б знал серьезных киношников или влиятельных людей, все равно не смог бы заранее выйти на членов жюри и мздой поспособствовать собственному успеху – ему было бы стыдно, он слишком себя уважал. Стыд был его интеллигентской слабостью или, напротив, интеллигентской силой, он это знал про себя, он не знал другого: людям с неутраченным чувством стыда в кино приходится трудно.
3
Клев почти прекратился, сменился вялым и редким шевелением поплавка. Замерев, вода превратилась в зеркало, в котором ползли тяжелые синебрюхие облака. Погода менялась, обещала беспокойство и грозу.
Вспоминалась прошлая везучая жизнь.
Черт возьми, думал Натапов, не такой уж она была никчемной, чтобы так бесповоротно и, как теперь минутами казалось, напрасно сжечь мосты, отказаться от профессии и ступить на новую неверную тропу. Наташа права: работу жалко. Он понимал, как рискует, когда, убедившись, что работа и писательство две вещи несовместные, подал заявление об уходе; понимал, что если не победит, то вряд ли возьмут назад; понимал, что неизвестно, на какое дно утянет его груз жизни; все понимал неглупый вроде бы Натапов, а все же рискнул и совершил поступок. «Не ошибся ли ты, Кирюха?» – спрашивал он теперь себя и, когда его мучил напрашивавшийся ответ, утешался мыслью о том, что и ошибки, и заблуждения есть непременные спутники человека. Впрочем, еще неизвестно, может, ошибки и не было, может, еще ждет его победа, сверкающая, словно медь трубы под солнцем, звонкая и громкая, словно трубный глас.
В кармане затренькал мобильный
