денная из энергий множества богов, наделенная их особыми силами, слившимися воедино, одаренная их оружием и владеющая им в совершенстве, неустанно носилась по полю брани верхом на огромном тигре, неустрашимая, но устрашающая, непобедимая, но побеждающая.
Она так быстро орудовала всеми своими десятью руками одновременно, так беспрестанно кружилась, нападала и отражала атаки тысяч воинов, что казалось, она не сражается, а легко и изящно танцует. Танец их смерти.
В свете то полной луны, то нежаркого солнца блистали ее золотые украшения, ослепляя врагов. Серьги и браслеты звенели, оглушая противника. Белоснежный жемчуг в длинном ожерелье на ее груди соперничал с белизной ее зубов.
Но неожиданно в пылу битвы бусы порвались, жемчужины разлетелись во все стороны, и тотчас же их втоптали в грязь разъяренные демоны. Случайно ли это произошло или преднамеренно, знает только сама женщина-воин.
Битва завершилась в ее пользу. Весь мир вздохнул с облегчением, асуры же были вновь посрамлены и бесславно изгнаны под землю. На сей раз навсегда.
Минули миллионы лет. За этот изрядный промежуток времени на Земле сменили друг друга восемь рас, цивилизации которых либо деградировали, либо переходили на новый виток развития. Но пришло время, когда человечество стало последней правящей расой. Такой, какой мы ее сейчас знаем.
Жемчужины, однажды близкие к сердцу богини-воительницы, проявленной Вселенской Матери, освященные прикосновением к ее телу, стали людьми. В их душах изначально была заложена память о ней. Они проживали все свои жизни с мечтой о возвращении к ней. По ночам они глядели с тоской в бесконечное звездное небо, умоляя его услышать их, а днем пели, говорили, писали о космическом женском начале, о Святом Духе. В той или иной религии, в любом образе молились и поклонялись ей и только ей. Из жизни в жизнь их вели и оберегали стоящие позади них белые ангелы-хранители.
И вот, наконец, небо вняло их молитвам.
Мюнхен, июль 1922
В городе стояло теплое солнечное утро. Пахло мокрой от росы пылью и цветущими липами. По булыжной мостовой то и дело проезжали экипажи, запряженные лошадьми, проносились редкие новенькие авто. В их кожаных салонах сидели богатые евреи. А по тротуару шел рабочий люд, все коммунисты.
Коммунисты и евреи. Евреи и коммунисты.
Молодой 34-летний мужчина что-то рисовал в альбоме, лежащем на коленях, и зло зыркал на проходящих и проезжающих с досадой, переходящей в ненависть.
Он сидел на верхней ступени неработающего фонтана посреди небольшого сквера, время от времени нервно стучал пятками по земле и грыз и так обкусанные до кожи ногти.
Напротив него, за кованым забором и небольшим ухоженным садиком с фигурно подстриженными кустами, возвышался серый особняк в стиле барокко со скульптурно декорированным фасадом. Атланты, выполняя функцию колонн, как элемент декора несли на своих плечах балкон.
Движения художника становились все более резкими и раздраженными. Ноздри раздувались от еле сдерживаемой злости, глаза горели, по лицу пробегали волны гнева, как отзыв на его мысли: «Куда ни кинь взгляд – евреи, евреи, евреи. Германией управляют евреи. Нация, наследница атлантов, управляется евреями!!! Они набивают карманы нашими деньгами! Мы должны бороться с ними, бороться до последнего еврея!».
Возле его ног не ворковали мирно голуби и не чирикали бойкие воробьи в ожидании крошек хлеба. Их не было. Они вспорхнули и исчезли сразу же при его появлении. Сквер, всегда наполненный птичьим щебетом, сейчас пребывал в тишине.
Молодой человек, худощавый, узкоплечий, невысокого роста был щеголевато одет, гладко выбрит, под большим носом с еле заметной горбинкой торчал густой пучок смешных усов, кончики которых он обрезал из желания соригинальничать, черные волосы напомажены, челка прилизана на лоб влево. Маленький рот с тонкими губами недовольно кривился. Две глубокие складки между бровями то появлялись, то исчезали.
Чего не было, так это аромата одеколона, любимого модниками. Он принципиально не пользовался запахами, созданными человеком, чтобы ощущать запахи, созданные природой.
Возле него стояла трость из красного дерева с набалдашником из слоновой кости. Он рисовал пастелью в раскрытом на коленях альбоме. Коробка с мелками лежала рядом, на ней – небрежно брошенная тряпица, о которую он время от времени вытирал измазанные мелом пальцы. Движения его рук были быстрыми и резкими, взгляд прозрачных светло-голубых глаз был пронзительный и злой. В нем пульсировала гипнотическая сила и выплескивалась на всех, на кого он смотрел.
– Дяденька, а дяденька, что вы рисуете? – Вдруг услышал он возле себя тонкий детский голос.
– Тетеньку, – был ответ, не глядя.
– Можно посмотреть?
– Шел бы ты… – но, мельком взглянув
