кожаный мешок. Мешка у него не было, и он, придавив трепыхавшуюся ведьму к земле, закутал ее в плащ, прижал коленом, не давая двинуться, и ловко обмотал ее своим поясом, притиснув руки к бокам. Ведьма что-то вопила из-под плаща, но, к счастью, сквозь шерсть на подкладке не доносилось ни одного ясного слова и все ее заклятья были бессильны. Тем не менее, Харальд на всякий случай ударил ее по затылку, чтобы оглушить. Ведьма затихла, крики прекратились, она больше не шевелилась.
Стараясь отдышаться, Харальд прикинул, что теперь делать. Экая наглость – творить волшбу возле священного камня, а потом напасть на сына конунга! Она заслуживает того, чтобы ее немедленно утопить в море. Но тогда вместе с ней придется утопить и пояс с серебряной пряжкой и хвостовиком – если развязать, она, пожалуй, выплывет, а пояса Харальду было жаль. Да и не годится ему самому судить кого бы то ни было, когда конунг находится дома.
Вздохнув – навязалась, тварь поганая, на голову, будто других забот нет! – Харальд поднял неподвижную пленницу, перекинул через плечо и пошел к усадьбе Эбергорд. Пусть конунг сам ее судит.
***
Гунхильда пришла в себя от того, что на нее обрушилось целое море холодной воды. Еще бессознательно она принялась отфыркиваться, мотать головой, кашлять; в затемненном сознании мелькнула мысль, что она тонет, Гунхильда забилась, не понимая, почему так трудно шевелиться, почему она не может поднять руки. Но поняла только, что лежит на чем-то твердом и холодном. По крайней мере, она была не в воде. Однако, открыв глаза, она почти ничего не увидела, потому что мокрые волосы совершенно залепили лицо. Она попыталась вытереть лицо о плечо, захлопала ресницами… увидела чьи-то ноги – большие мужские башмаки, со сбитой на сторону пяткой, мокрые снизу. Выше шли грязные обмотки и штанины из серого сукна. Рядом стояло деревянное ведро – видимо, из него ее и окатили. Вокруг было светло – значит, она где-то под открытым небом. Ну, разумеется: вокруг было холодно, и наполовину мокрая Гунхильда уже начала дрожать.
Когда она подняла голову, рядом кто-то взвизгнул, и почти одновременно мужской голос крикнул:
– Нет, Стюр, погоди! Так мы ничего не узнаем!
В это время взгляд Гунхильды дошел до дубины, которую держал обладатель мокрых башмаков и серых штанов, недвусмысленно собираясь обрушить сие оружие ей на голову. Гунхильда безотчетно попыталась прикрыть голову руками и обнаружила, что руки ее крепко связаны спереди. Голова отчаянно болела, они ничего не помнила – совсем ничего, что могло бы произойти в последнее время. Как она сюда попала, что происходит? Ее что, похитили? Полная недоумения и ужаса, она огляделась сквозь спутанные мокрые волосы. Она лежала на земле, похоже, во дворе какой-то усадьбы, поскольку вокруг виднелись стены построек из вкопанных стоймя широких толстых досок, а вокруг стояли люди, десяток или больше.
– Смотрите,
