том отцу наследует.
При упоминании государыни господин копиист сделал патриотическую мину.
– Вот что, голубчик, – продолжил Александр Иванович. – Не в службу, а в дружбу. Присмотрись там, на месте. Глаз у тебя востер, равно как и язычок.
Не сдержался-таки, лягнул.
Все он помнит да смекает, Приапище!
– К чему присмотреться, ваше сиятельство?
– Конкретно не скажу. Вообще. Слухи оттуда доходят странные и нехорошие.
– Так пошлите команду, и дело с концом!
– Те-те-те, какой прыткий! Команду! Да кто ж позволит казенные деньги на проверку глупых баек тратить? За растрату самодержица с меня голову снимет! Самого в казематы упечет, как злодея Бестужева.
И быстрый пронзительный взгляд на визави при упоминании о неделю назад арестованном, а прежде всесильном канцлере.
Поэт и глазом не повел. Научился держать лицо. Немудрено за столько-то лет знакомства.
– Вот поразнюхаешь, дашь весточку, тогда и наступит время решительных действий. Как, по рукам?
Куда от него, Приапа, денешься? Задолбит ведь, сгноит в том самом, страшном подвале.
– И славно, – снова потрепал по щеке на прощание. – Я тут тебе деньжат припас на дорожку. Чай, не лишними будут. Немного, всего десять целковых…
Академик Тауберт на всю поездку выдал всего пять рублей. Не считая прогонных. Скряга немецкая!
Нет, все-таки иногда бывает приятно иметь дело со щедрыми людьми. Пусть даже это начальник Тайной канцелярии розыскных дел.
– И еще вот, – отставил в сторону руку, в которую услужливый Харон тут же вложил небольшой резной ларец. – Возьми, пригодятся.
Иван открыл коробку. На зеленом бархатном сукне поблескивала пара пистолетов.
– Шпага шпагой, а свинец да серебро надежней. Да перед отъездом не забудь в церковь-то сходить, нехристь…
Деньги, пистолеты, церковь. Да что ж это за развеселая поездка ему предстоит? Не в Плутоново же царство, в самом деле?
Marlbrough s'en va-t-en guerre,
Mironton, mironton, mirontaine…
Мальбрук в поход собрался,
Миронтон, миронтон, мирантан…
Ох, и скверно пахнет от этого места. Чем-то непонятным, но почти до тошноты знакомым.
Точно!
Так воняет залежавшееся мясо. Когда его уже практически невозможно употреблять в пищу. Правда, есть среди Хозяйкиных слуг и такие, что не брезгуют тухлятиной. Даже находят в этом особую прелесть.
Но только не ОНИ. Они питаются исключительно свежатиной. Чтоб кровь еще не успела свернуться и текла по зубам, веселя и туманя разум.
И еще, разумеется, страх. Как же без него?! Именно он и сообщает плоти загнанных жертв исключительный привкус, а также дает ИМ, вкусившим, силу и бессмертие.
Понятное дело, Хозяйка и сама заботится о НИХ, холя и лелея своих любимцев. Однако и она не всесильна
