других птиц будут. Видят оружие, вот и пристроились. Где три витязя при сброс, там до смерти рукой подать. Микула, далеко еще до городища ари-маспов?
– Расщелину, в которой нас тогда полонили, я уже вижу. А от нее до городища меньше версты. Только напрямик ехать глупо, заметят нас как пить дать. Ох, нарвемся мы, не ровен час… Не к добру тишина такая. И вороны эти… Говорю тебе, Жур, надо было дружину набрать побольше! Еще не поздно воротиться, все равно никто, кроме нас, не знает, где Камень лежит! Сотню лет сюда никто не доберется! А?
– Что, опять прихватило? – нахмурился волхв. – Успокойся и не трусь! Только Мякшу зазря пугаешь. Я никакой опасности не чую, словно на многие версты ни одной живой души. Ты точно не ошибся? Может, городище подальше будет?
– Вот еще… Никогда не плутал! – обиделся паренек. – И не трушу я! Осторожность никогда лишней небудет! Вот скажи, в чемразница между страхом и трусостью? Ведь только дурак ничего не боится!
– Верно… Но страх предупреждает об опасности, дает силы к борьбе, а трусость лишает воли, заставляет хорониться или бежать без оглядки.
Микулка лишь вздохнул тяжело. Он понял, что Жур прав, и вспомнил, как год назад бился с упырями у домика на соленых болотах. Тогда от страха волосы шевелились как змеи, а от липкого пота едва меч не выскальзывал из дрожащих ладоней. Все казалось нипочем, поскольку и так помирать лютой смертью, но напряженные до треска руки без устали рубили отточенной сталью, глаза мигом откликались на малейшее изменение света и тени, тело слушалось беспрекословно, как верный боевой конь. Не возникало и мысли о бегстве, да и о спасении не очень-то думалось.
Ныне совсем иначе… Ничего страшного кругом нет, только хмуро и грустно, но душа так и рвется отсюда куда-нибудь в теплый уютный дом. Закинуть меч в чулан, затопить баньку, отмыться, насыпать на лавку теплой душистой соломы и улечься спать. Эти мысли страха не вызывали, но стоило оглядеться вокруг, на жуткие острые скалы, на кружащих в небе воронов, почувствовать за спиной тяжесть меча, как под рубахой начинали ползать мурашки, а руки, не слушая разума, сами пытались развернуть коня обратно.
– Я хворый… – грустно шепнул Микулка.
– Не хворый, а раненый, – подъехав ближе, поправил Жур. – Это очень разные вещи! В боевых ранах позора нет. Не зараза тебя одолела, а злобный враг, и если будешь помнить об этом, сыщешь силы бороться. Иначе, укус за укусом, удар за ударом, темная тварь тебя свалит. Не в могилу, а на теплую печь. Вот и подумай, что хуже.
– Смерть все же лучше… – непослушными губами вымолвил паренек, хотя мысль о сырой могиле холодом свела сердце. – Смерть лучше позорной лени.
– Видишь! – довольно улыбнулся Жур. – Умом понимаешь, а тело всегда можно заставить подчиняться. Надо только иметь в себе силу. Когда-то, очень давно, я в себе эту силу нашел, придется и тебе поискать, коль ты витязь Стражи! И запомни – всегда есть выход. Надо только найти
