больших рыб, из спины которых вырывался столб воды.
– Это – киты, – объяснил бывалый Аттик. – Громадные, размером с нашу корбиту, морские чудовища, которые живут в северных морях, откуда приплыли готы.
– Чудны дела твои, Господи! – уподобляясь набожному Винитарию, произнес Константин Германик, с наслаждением обдав себя ковшом горячей водой из мраморного углубления в банной стене. – А теперь потри мне спинку, ученик Аристотеля, враль греческий.
После бани трибуна окончательно разморило, и он, в одном хитоне, доверив Эллию Аттику тащить за собой доспехи, отправился в спальную комнату.
Лег на широкий греческий диф, низкую кровать, укрылся легким шерстяным покрывалом и мигом провалился в глубокий солдатский сон.
Уже под утро его разбудило грозное рычанье Цербера. Мгновенно собравшись, Германик привстал со своего ложа, обнажив спату, которую Эллий Аттик предусмотрительно положил рядом со своим хозяином.
В полутьме трибун рассмотрел в проеме двери невысокую фигурку. «Кто это? Кто незамеченным миновал проходную комнату, где спит слуга-грек?»
– Спрячь свой меч, храбрый римлянин. Сегодня он тебе не понадобится, – раздался волнующий грудной голос.
Облаченная только в длинную белую сорочку, готская принцесса Ульрика смело вошла в комнату.
…Больше слов не было. Трибун, явственно слыша, как бьется сердце, забыв обо всем на свете, нетерпеливо протянул навстречу руки.
…И как будто наяву, бешено понеслась кавалерийская ала.
…И как будто наяву, вскричал сам Германик, раз за разом вгоняя мужское толстое копье в податливое женское тело.
В его ушах без устали билась барабанная дробь и женские вскрики, подобные всхлипам боевой флейты.
Когда трибун наконец заставил себя оторваться от Ульрики, та глубоко дышала.
– Ты – другой, – прошептала Ульрика.
Константин Германик вдруг вспомнил жену. Большие белые груди своей прекрасной Елены Троянской. Трогательную родинку на нежной щеке и улыбку, открывавшую ряд ослепительных зубов.
Угрызений совести он не испытал. Просто вспомнил. И – все.
Запах тела молодой женщины, лежавшей на ложе рядом с ним, маленькие смуглые груди Ульрики с большими темно-коричневыми сосками заставляли забыть обо всем и обо всех.
Римлянин решительно притянул к себе желанное тело.
– Постой! Погоди! – выдохнула готская принцесса и вдруг изогнулась, повинуясь инстинкту более древнему, чем все испытанное за всю ее жизнь во дворце короля Германариха.
Когда настало утро и лучи ольвийского солнца наконец пробились сквозь оконце-бойницу, Константин Германик заставил себя открыть глаза. Судя по всему, Ульрика давно ждала этого момента, сидя полуобнаженной рядом с трибуном.
– Я пришла… Я хотела.
Константин Германик, если и
