зворотить, роскласть огнек у раба Божия имярек на груди, и розжечь у него в белом теле душу и ретивое сердце, и как с огнём сухое дерево от сердца своего и от своих коренев, и так бы согл раб Божий имя рек обо мне, рабе Божией имя рек, в день и в ночь, и под нем, и по ночам, и по часам, и полуденным часам, и полуночным часам. Замыкает же раба Божия имя рек у раба Божия имя реки в белом теле душу и ретивое сердце в тредевят немецкими замками, относит ключи на синее море под бел белуч камень и колдунам, и ведунам на море не бывать и сине море не пересушать, и от раба Божия имя реки тоски и кручины не отводить при жизни и по смерти. И во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь, аминь, аминь. Читать двум колдуньям сильным трижды на вине, на соли, на орехах и сушёной лягушке.»
Я прочитала и опять посмотрела на Иру.
– Да, сложновато. Что такое киян лавер, к примеру?
– Не что такое, а кто такой. Лавер Киян – это чувак, посылающий из океана людей разжечь сердце нужного человека.
– О-очень понятно, – протянула я. – Ну, хорошо. Я попытаюсь это выучить. Хотя…. Да, трудно будет. Но где мы возьмём сушёную лягушку?
– На пруду найдём, – Ира ответила так, будто бы для неё заготовка сушёных лягушек обычное дело.
– На пруду? Кем-то услужливо высушенную? – съязвила я.
– На пруду полно дохлых лягушек, – ответила Ира. – Я сама видела. Мы возьмём дохлую лягушку и высушим её. А ты тем временем заклинание выучишь.
– Ир, мне ещё кое-что тут не нравится, – я ткнула пальцем в слова: «и от раба Божия имя реки тоски и кручины не отводить при жизни и по смерти». – Это что, будет действовать и по смерти человека, на которого мы делаем заговор? Послушай, любой приворот – это насилие над душой человека. Это не очень хорошо и для того, кто привораживает и для того, кого привораживают.
– Не читай мне мораль, – прошептала Ира и посмотрела на меня со злостью. – Вот ты! Скажи мне, ты любила? Ты любила когда-нибудь мужчину? Так, что не смогла бы без него жить? Сходила ли ты так с ума, как схожу я? Ты сама говорила, что не любила!
– Нет, – с досадой ответила я. – Не в этой жизни…
Я сказала это и вдруг так отчётливо увидела лицо Мариуса Эрварда.
Ира, человеческий ребёнок, что ты знаешь о любви? О любви, идущей через миллионы долгих лет, через перевоплощения и забвение? Что ты, смертная, знаешь об этой любви? Что тебе известно о любви, разрушающей империи и города? О любви, уничтожающей миры? Видела ли ты миллионы смертей во имя этой любви?!
Я задохнулась от своих мыслей…. Совершенная дикость! Неужели это мои мысли?! Лицо Мариуса Эрварда перед моим внутренним взором усмехнулось и растаяло….
***
Чувство полёта! Оно знакомо каждому маленькому человечку. Потом человечек вырастает и теряет крылья своей души навсегда. И только посвящённые не вырастают никогда. Они носят свои крылья всю жизнь. Обречены носить. И поднимают их крыла и несут к неведомым мирам.
Чувство полёта! Самое прекрасное, волнующее, дарующее ощущение полноты жизни!
Мне снова снился сон. Я летела над долиной, не знающей ночи. Летела к дорогому
