неторопливо плелся в Бордо под погрузку пшеницы, а до этого привез какую-то руду в Питер. За две недели огромные трюма нужно было очистить от ржавчины и вылизать до стерильной чистоты. Спустя три дня после отхода из питерского порта Серега уже ничего не соображал и не видел, практически превратился в осла, идущего по кругу и крутящего мельничное колесо. Он сбивал кувалдой ржавчину с переборок, мел палубу и скреб по ней лопатой, стараясь при этом не выпустить из поля зрения высокого брюнета Яцека (то есть, все-таки что-то соображал). Если Яцек остановился и огляделся вокруг, ища глазами Марека – значит, перекур. Оба поляка бросали метлы и лезли в карманы за сигаретами. Серега присоединялся к ним, а Жерар продолжал мести палубу, напевая песни из «Битлз», которые он знал, наверное, больше, чем все «Битлз», вместе взятые.
Обычно в эти полусонные, молчаливые минуты перекура в трюм спускался боцман и визжал, как недорезанная свинья. Его пронзительный крик врывался в потухший мозг и будил в ослах человеческие эмоции. Прежде всего, ненависть. Серега не знал его имени, но это был первый человек, которого ему хотелось по-настоящему избить до потери сознания. И, как оказалось, не только Сереге.
Однажды боцман спустился в трюм немного раньше перекура. Серега с Жераром сгребали мусор в кучу, Яцек и Марек закидывали его лопатами в большую бочку. Они не заметили боцмана, и, когда неожиданно раздался его крик за спиной, Марек вздрогнул. А потом резко развернулся, шагнул вперед и с силой огрел боцмана лопатой по груди. Тот крякнул и захрипел, и упал на колени. Марек сделал еще один шаг, поднял лопату и сказал как-то очень спокойно и обыденно: «Зараз убию, куррррва-мать». Но Яцек успел придержать лопату за рукоятку, отодвинул Марека в сторону и ударил боцмана кулаком в лицо.
Боцман опрокинулся на спину, поляки попинали его немного. Что любопытно, боцман переносил побои молча, без визга. Наверное, все-таки понял, хотя и запоздало, что бывают такие минуты, в которые лучше не нарушать очарование тишины.
Потом Марек и Яцек закурили, а боцман поднялся на ноги, потряс головой и пошатываясь побрел к трапу. После перекура поляки тоже вылезли из трюма и оставшиеся до Франции два дня на работу не выходили. А по приходу в Бордо их сразу списали, всех четверых матросов, без полиции и даже без обычных для греков заморочек с зарплатой. Ночью посадили в такси и увезли в аэропорт, так что Францию Серега тоже не разглядел.
– А-ха-ха! А-ха-ха! – от души заливался смехом мастер. – Ну, дают братья-славяне! Прямо всерьез топтали, да? А ты что? Хоть разик-то пнул?
– Я ничего. В стороне стоял, – виновато пробормотал Серега. – Подумал тогда, что втроем одного – многовато будет. А хотелось очень.
– Вот и надо было душу отвести! А-ха-ха! Слышишь, чиф?
– Юрий Константинович, две мили до входа, – сказал чиф, оторвавшись от радара. – Вон, уже буруны впереди появились.
– Да я вижу! Нет, ты слышал, Боря? Эти терпели, а списали все равно всех разом! И сенегальца до кучи! Расисты! А-ха-ха-ха-ха!… Ладно, Сергей, иди к рулю, хоть за штурвал подержись. Только на ручное управление не переключай, пусть автомат рулит.
