сдвинут на бейсболе.Он начал горе изливать,
Повел меня на поле.
В Нью-Йорке таится миллион историй –
Но они не про мил-ли-онеров!
Любимый клуб удрал на Запад,
А на “Янки” совсем не глядят глаза…
– Так нельзя, – сказала секретарша Ши.
Р-р-р-р. Ленни, нажав на кнопку, остановил запись.
– Не надо разговаривать, вы пропустите припев. Нельзя – что?
– Нельзя в песне упоминать “Янки”. Получается полная чепуха. Это же тематическая песня. Нельзя упоминать команду-соперницу.
– Эта команда должна стать шипом в лапе плутократов, – сказал Ленни. – Есть не только разочарованные болельщики “Доджерз” и “Джайентс” – есть еще целое море тех, кто ненавидит “Янки”, уж поверьте мне. Стоит им только услышать имя врага – и у них кровь закипает.
– По-моему, тут бы не помешало чуть-чуть больше оптимизма.
– Ну, это пока, что называется, пробная запись. В окончательной обработке будет все: и музыкальный фон, и трубы, и глокеншпиль, и еще пятьдесят семь сортов сиропа – чтобы сделать блюдо как можно съедобнее.
– Похоже, вы и сами как-то не уверены.
– Тс-с-с-с. А вот и припев. – Р-р-р-р.
Так не молчи, людское море!
Создай свой клуб, рабочий люд!
Спеши спасти народ от горя,
А зрители потом придут!
Во имя бейсбола –
Да здравствуют “Пролы”!
“Пролы из Саннисайда!”
Слава “Пролам”! О-ооо-ээээ-о-у!
– А это еще что за завыванья? – сказала Флора. – Зачем он воет, как оборванец из захолустья?
– Сейчас это модно, – пояснил Ленни оправдывающимся тоном.
Он выключил запись, не дожидаясь известного ему окончания – дополнительных инородных “украшательств” певца. Ленни и секретарша едва не соприкасались склоненными головами. Как знать, может быть, Ленни покорит ее провалом этой песни – ведь пути судьбы неисповедимы? Достаточно и того, что он сам не уверен в достоинствах этого гимна Гогана. Но если он не сумеет пропихнуть его дальше прислужницы Ши – это будет роковая неудача.
– Сейчас такое исполнение считается очень даже приличным, это же глас народа. Уж поверьте мне.
Ленни понятия не имел, какую сомнительную вонь источает его пропитанная потом куртка: сам-то он этой вони не ощущал, потому что всегда был ею окутан. Зато ему щекотал нос сладковатый аромат, исходивший от Дории, а к этому аромату примешивался какой-то уютно-затхловатый запашок – не то от ее юбки, не то от здешней мебели. Когда же он в последний раз чувствовал запах женщины? Ему еще и тридцати-то нет, а он уже оплакивает свою загубленную жизнь.
Ши вышел из боковых дверей своего кабинета и стоял теперь, глядя на Ленни и секретаршу, чуть ли не прижавшихся друг к другу около магнитофона. Стоило такому рослому мужчине кашлянуть в кулак – и те двое подскочили на месте. Этот крепкий, радушный ирландец был человеком мэра и звеном,
