задумчивости сжал рукоять мотоцикла. Неожиданно громко зарокотал мотор.
– Или страшного? – продолжал выспрашивать странный старец.
Семен улыбнулся. И невеселой была его улыбка.
– То-то и страшно, деда, что у нас никогда и ничего странного нет и не было.
– Будет, – убежденно сказал Всевед, подозрительно поглядывая на прояснившееся, но удивительно пасмурное, бессолнечное небо, и глубоко вздохнул. Из размышлений его вывел голос сержанта.
– Так как же насчет документов, гражданин? – Семен был настроен решительно.
Внимательно поглядев на него, дед сощурил было глаза, потом фыркнул, потом сделал неуловимый жест обеими руками, потом на миг зажмурился, а когда вновь раскрыл глаза, то встретился с серьезным, не предвещающим ничего доброго взглядом милиционера.
– Сейчас, сейчас, – заторопился старик, полез в кошелку и, покопавшись там, достал пожухлый лист подорожника. – Вот мой документ, в нем все, что хошь, так и написано.
Задумчиво повертев в руках листик, сержант выронил его в пыль и мотнул головой в сторону коляски.
– Проедемте в отделение, гражданин.
– Батюшки! – всплеснул руками старик. – Никак на створного напал!.. Да ты же ведь, мил-человек…
– Я сказал, проедемте! – настойчиво повторил Семен.
– Да за что ж меня?
– 192-я, часть вторая, 198-я, 209-я, оскорбление должностного лица при исполнении, нарушение паспортного режима, бродяжничество, это пока, а там – разберемся, – отрезал Семен. – Ты, главное, не волнуйся, дедусь, у нас как? Был бы человек, а статья для него всегда найдется.
В общем-то этот плечистый парень с тяжелой челюстью и хмурым взглядом исподлобья был не худшим представителем патрульно-постовой службы, однако сознание собственной власти и полноты ответственности за жизнь и быт городка наполнили его неискоренимой мизантропией. Положение усугубляло то, что он не умел, не любил и не пил спиртного. В местности, где утренний стакан первача был столь же обыденным явлением, как чашка кофе где-нибудь в Германии, такой человек должен был бы казаться врагом рода человеческого. Таковым он и казался всем в округе, кроме своей приемной матери «мамы-Дуни», к которой с момента занятия молодым человеком своей должности перестали ходить даже соседки.
Усевшись рядом с ним в коляску, старикан еще долго что-то разглагольствовал о каком-то «прободении» и невесть каком «створе» и «соприкосновении», но сержант не слушал его, ибо был всецело занят проблемой выезда из обширного коровьего стада, которое, запрудив всю проезжую часть, гнал в город придурочный букашинский пастух Ерема Полбашки. Увидев отчаянную жестикуляцию сержанта, он подошел поближе. У Еремы, надо вам сказать, была одна странная особенность: он не понимал ни единого слова, если собеседник не подкреплял его соответствующими эротическими словосочетаниями или слогами. Пытаясь объяснить, что от него требуется всего лишь отогнать стадо с проезжей части, сержант вдруг обнаружил, что
