озабоченно брови, негромко произнес не предвещающим ничего хорошего тоном:
– Гражданочка…
Не обращая на него внимания, старушонка резвилась со зверьком, который вдруг оказался ростом чуть ли не с кошку, хотя мгновение назад вполне поместился бы в рукавице.
– Гражданочка, сюда с животными вход воспре… – не договорив, бармен замолчал.
Старушонка лишь взглянула на него, и бравый Миня, отошедший на судах родного пароходства все моря и океаны, не покидая теплого буфета, сразу же уловил в ее взгляде тяжелый и властный огонек силы. И потому он немедленно сменил улыбку на радушную и дружелюбную, и мороз в его глазах сменился лаской и теплотой, позвоночник, повинуясь годами выработанному рефлексу, изогнулся в виде буквы S, и, приняв самую раболепную позу, Миня осведомился:
– Чего изволите-с?
Это «с» родилось в нем непроизвольно. Эта крохотная, неуловимая, еле слышимая частичка, этот, не звук даже, а нечто вроде шипения, импонировала власть имущим, где-то в глубине души возвеличивая их над самим собой.
– Шм-м-мпанского, – процедила сквозь зубы старуха, откидываясь в креслах на манер светских львиц из фильмов сороковых годов.
– А зверечку – сахарочку? – игриво осведомился Миня, скосив глаза вбок и тут же вытаращил их, разинув рот и захлопал им, как рыба, выброшенная из воды. Хорька и след простыл: вместо него на столе развалился ражий рыжий детина в легкой маечке, которая не скрывала буйной поросли на его плечах, шее и груди. Коренастый, с длинными руками, должно быть, достававшими до колен, он шипел и поигрывал своими бицепсами, способными устыдить самого Шварценеггера, и скалил острые зубы, словно примериваясь, как бы половчее вцепиться бармену в горло.
– Фи, фи, Аредишко, – выговорила ему старуха. – Зачем его когтить, он и так наш с потрохами, а? – она изучающе взглянула на хозяина.
– А… – Миня судорожно сглотнул и, жизнерадостно заулыбавшись, осведомился: – Кушать что будем-с? – при этом он жонглировал меню и одновременно смахивал со стола невидимые крошки и сдувал незримые пылинки со стаканов, перекладывая ножи и вилки, выстраивая фужеры и рюмки согласно западному этикету.
– …икорка черная, красная, балычок, сервилатик, салями, севрюжка пареная, крабики… – бормотал Миня, как заклинание.
– Поросеночка бы разварного с кашей… – пробурчала старуха, – расстегайчиков, блинов с вязигой…
– А платить чем будем? – остановил ее Миня. Внешность, оно, конечно, внешностью, интуиция – интуицией, но Миня не был бы самим собой, если б доверял таким эфемерным понятиям. Мало ли какие нахальные оборванцы разгуливают по матушке-земле?
Но, произведя едва уловимое движение пальцами, старуха подбросила нечто круглое, тяжелое, желтоблеснувшее, что Миня мгновенно перехватил на лету, ощупал, обнюхал, куснул, сжал в кулаке,
