солнце поднялось уж высоко, и снег заискрился по-праздничному весело. Из избы выскочила Санька с охапкой одежды.
– Вот, захвати-ка мой тулуп, пимы да шаль, а то, говорят, Татьяна одёжу Настину заперла. Вдруг не отдаст. Не лето, чай!
– И то верно. Спасибо, сестренка. Беги в избу, простынешь.
Георгий выехал со двора в радужном настроении, но чем ближе подъезжал к дому Шиляевых, тем беспокойнее становилось на душе. Ворота оказались на запоре. Георгий постучал кнутовищем. В ответ только собачий лай. Наконец скрипнула дверь.
– Кого леший принес? Чего надо? – раздался недовольный голос.
– Неприветливо гостей встречаете, Павел Яковлевич. А я ведь к вам с добрым разговором приехал!
– Тоже мне, гость, – проворчал хозяин, но ворота все же отпер.
– Неча для соседей спектаклю устраивать, в избу проходь.
Татьяна тоже встретила гостя хмуро, руки спрятала под фартук. К столу не позвали, сесть не предложили.
– С чем пожаловал, гармонист? У нас посиделок нету.
– Свататься приехал, Павел Яковлевич, к дочке вашей, Настеньке.
– Ишь ты, жених! Хозяйством справным обзаведись, тогда и свататься приходи. Не пойдет Настя в вашу избушку.
Из соседней горницы выскользнула Настя в одной рубахе.
– Пойду, тятенька! За ним хоть куда пойду!
– Не пущу! – вдруг выступила вперед мачеха. – Сбежала от мужа, опозорила на все село, сиди теперь соломенной вдовой. У меня две дочери, кто их возьмет, с такой-то славой?! Вот их выдам, тогда делайте, что хотите.
Ульяна бросилась к матери:
– Матушка, отпусти няню, лучше я никогда замуж не пойду, с тобою останусь!
Маша вышла из-за занавески и встала рядом с матерью, исподлобья глядя на Георгия и Настю. Павел Яковлевич тяжело поднялся с лавки, достал из-за образов заветную бумагу с печатью, молча положил на стол и ушел в горницу. Георгий не стал мешкать, долгожданную бумагу в карман спрятал, подхватил Настю на руки. Татьяна заголосила, кинулась к двери, раскинула руки. Но куда там! Георгий оттер ее плечом и вон из избы. В санях завернул любимую в сестрин тулуп, сунул босые ножки в пимы, накинул платок, сам вскочил на передок саней, развернул лошадь и повез Настю с родного подворья. Они не заметили, как из окна провожает их тоскливым взглядом Павел Яковлевич.
– Прости меня, Евдокиюшка! Не такую судьбу для дочки мы загадывали, да, видать, эта дорога ей суждена, что ж поделаешь… – шептали его губы.
Пелагея и Еремей встретили Настю приветливо, справедливо рассудив, что артачиться поздно, и раз уж предстоит им жить в одной избе, то лучше в мире. Саня радовалась новой подружке. Ей в семнадцать лет все было любопытно и интересно. Она так и вилась вокруг молодых, не оставляя их наедине ни на минуту, пока Георгий не прикрикнул на сестренку.
На следующий день, с утра пораньше,
