из котла. Обидчики заржали, широко разевая заросшие густым черным волосом рты. Афанасий сжал кулаки, хотел встать, но передумал. Зло сплюнул под куст. Не его это война.
Вот ведь как, подумал с горечью. Человек может не делать другим зла, однако делает. Значит, зло есть не только в самом человеке, но и вовне. Это понятно, сатана искушает. Он незаметно перекрестился. Но ведь может же человек и добро творить, когда ему это не нужно для жизни, здоровья или иной надобности. Просто от сердца. Вроде как Бог его на то соблазняет. Однако ведь не делает. Почему?
К разбойного вида хорасанцам подошел стражник, крикнул сердито. Замахнулся тяжелой плеткой многохвостой, в кончики сыромятных ремешков коей были вплетены гладкие камешки. Такой можно и хребет переломить, если ударить правильно.
Разбойники в ответ ему лишь пожали плечами, мол, ни причем тут мы. Сам убогий подошел. Сам упал, да неловко в котелоккотелок оступился, обварился. Воин фыркнул и пошел к баюкающему обожженную руку человеку.
Так что, не ведет его, значит, Бог? Не зажигает огонь в его сердце? Или не дает сатана свету господнему проникнуть сквозь завесу мрака? Выходит, настолько враг рода человеческого сильнее Бога-вседержителя?
Воин подошел к тихо скулящему человеку, дернул за плечо халата. Тот сжался в комок, сверкая бусинками затравленных глаз. Воин занес плеть. Бедолага заверещал.
Или в другом чем-то, насчет нас, сирых и убогих, заключается план господень? Может, сами мы должны искусу сатанинскому противостоять? Сами в себе разжигать и поддерживать огонь Божий?
Сунув книжицу за пазуху, Афанасий в два шага преодолел отделяющее его от места расправы расстояние. Схватил за рукоять опускающуюся руку с плетью. Почувствовал, как трещат жилы в попытке удержать падающую смерть. Крякнул от удовольствия, когда понял, что вышло.
– Но, не балуй, – сказал он воину. – Видишь, нездоровый он. Грех это – убогого обижать.
Воин попытался вырвать плеть из могучей лапы купца, закаленной молотом да канатами корабельными. Не смог. Дернулся за кинжалом, поверх его руки легла еще одна могучая ладонь. Клинок не смог выдвинуться из ножен даже на полвершка.
– Он других задирает, – прошипел воин.
– Неправда то, сами они начали. Кипятком на него плеснули, – Афанасий мотнул головой в сторону разбойников, напряженно ловящих вострыми ушами каждое слово их разговора.
– Пусти.
– Пущу, конечно. Только ты уж не обижай его, ладно? И так несладко ему пришлось, на голову скорбен стал. А этих, – Афанасий снова мотнул головой в сторону разбойников, – приструни. А то ведь не дойдут до места, им назначенного. Сгинут.
Воин не выдержал тяжелого взгляда Афанасия. Отвел глаза. Купец разжал пальцы.
Воин отошел, потирая занемевшее запястье. Разбойники было засмеялись, но, глянув на разозлившегося воина, поумерили пыл.
Афанасий
