крышку колодца и заглянуть вниз. Хотя до дна он пока не добрался, это точно.
«А что, если дна нет, и чем глубже ныряешь, тем глубже оно опускается»? – снова, уже не в первый раз, подумалось ему, но грек привычно погнал от себя неприятную и бесполезную мысль о том, что, может быть, лучше было остаться таким вот «первачком», добропорядочным и беспонтовым теленком, каким еще вчера выглядел этот парень.
Нет, Григорис может смотреть на него свысока, потому что человеческая ценность измеряется куражом и больше ничем. А счастье – везением, фартом. Но, с удовольствием отметил уголовник, парень под его влиянием неожиданно стал делать успехи, в нем открылась перспектива, и даже жаль, если спор все-таки будет выигран им, а не Михелем.
Тут за его спиной как раз возник Михель. Он обратился к Стояну.
– Как тебе Миллер, как она тебе? Сашку если верить, ты от нее вышел, как селедка без скелета.
– Селедка без скелета называется «матиас», – уточнил Григорис.
– Да? А я думал, иваси!
– Нужно собраться, так она сказала. Она будет смотреть акты. А нож не нашли. Думаем, выберусь, – прервал рассуждение о селедке Стоян.
Михель постарался изобразить радость, но не смог скрыть тени разочарования, пробежавшей по лицу. Так показалось Стояну. Он бросил отстраненный взгляд на латыша, потом на Григориса, на других «русских». Пробежав по лицам, по кукольным фигурам, замершим в слепках разнообразных поз и способов курения, взгляд остановился на Сашке. Болгарина какая-то недобрая сила направила прямиком к нему.
Зачем русак треплется про его дела? Что ему до Стояна? Есть такие люди, рядом с которыми все кривится, ничего не может происходить нормально.
– Ты! На кой гой обо мне брешешь? С адвокатом все в порядке! С женой в порядке, с головой в порядке. Что тебе еще? – бросил ему Стоян, уже оказавшись от того в самой опасной близости, на расстоянии вытянутой руки.
«Русские» обернулись, разомкнули круг и наклонились вперед, как на ипподроме, в ожидании развязки. День обещал принести неожиданное развлечение и пищу для разговоров. Сашок тоже уставился на болгарина, не поднимая лба и не отрывая подбородка от груди. Стоян ощутил дрожь по всему телу, которое знало, что значат такие взгляд и подбородок – сейчас прилетит кулак. А затем случится что-то ужасное. Потому что перед ним – не совсем человек. Эти глаза соединены всего одной извилиной. Глаза зверя, наркомана, нациста. Неандертальца. Такому нечего терять, и не о чем думать, у такого нет друзей, но есть враги, и есть жертвы. Он, Стоян, воспринят как жертва…
Однако он не отступил, а только поджал пах и наклонил голову набок, прибрав подбородок под плечо, как убирают шею под воротник от зябкого ветра. Его нутро знало, что здесь пасовать нельзя. «Прилетит кулак – только не упасть», – стучало в висках.
Но русский вдруг встрепенулся, на губах возникло подобие
