он нас любит». «Тебе тут нет места, уходи».
– Кто ты? Откуда? – спросил незнакомец. – Может быть… Агата?
«Это не Агата, не Агата! Агату мы бы узнали! – наперебой заговорили голоса. – А это… женщина. Да, точно, она принесла с собой крошки памяти – это не твоя память, мы проверили. И не наша, о себе мы давно все забыли».
– Живая женщина? Как найти ее?
Сид почувствовала, что сходит с ума, и поспешила выскользнуть из чужого тела, помчалась обратно. Открыв глаза и увидев знакомый потолок, ощутив под пальцами шершавую обивку старого кресла, она впервые в жизни обрадовалась тому, что вернулась домой – туда, где все близко и понятно. Сид встала, прошлась по комнатам: они, казалось, были залиты теплым волшебным светом, а бабушка с портрета на стене и Марек с прислоненной к вазе карточки смотрели ласково.
Через полгода в дверь Сид постучали.
Запись №42614
– Прости, но когда мое время закончится, я уйду, – сказала мама, и я почувствовал себя преданным. Я едва примирился с эвтаназией отца, перестал прокручивать в голове наши разговоры и удивляться по утрам, не обнаружив на кухонном столе чашки, газеты или разрядившегося планшета. Привык, что пиджак больше не висит на спинке стула, и в шкафу нет вешалок с формой, а в прихожей не стоят черные лаковые туфли с заостренными носками – странная мода, которой отец следовал и до, и после. Но потерять еще и мать… Я пытался ее переубедить, но…
– Ты однажды встретишь того, с кем получится по-настоящему, – шептала мама, пока я сжимал ее тонкую руку. – Не мимолетное увлечение, какие у тебя были до этого, а что-то более глубокое. Как у нас с отцом.
Маме не было больно, доктора знали свое дело. Меня душило раздражение: я ждал чего-то особенного, а она произносила слова, словно вырезанные из какой-нибудь слащавой мелодрамы.
Когда все закончилось, и я вышел из больницы, внутри было гулко и холодно. Я ненавидел весь мир. За то, что он отнял у меня родителей. За то, что все нужные изобретения – вакцины, наночастицы, ремонтирующие клетки тела и много чего еще – доставались верхушке общества, далекой и недосягаемой. Остальным же – крупицы, объедки с барского стола.
Моего собственного времени оставалось не так уж много. Я был аллергиком: глаза слезились от шерсти, в горле першило от пыли, кожа покрывалась сыпью на ярком солнце, орехи могли вызвать отек Квинке, от сахара щипало желудок. Триста лет назад окружающая среда уничтожила бы человека с подобным букетом биологических ошибок. Может, родись я в стране третьего мира, был бы уже мертв. Но мне повезло – хотя, конечно, я так не считал.
Особенно тяжело приходилось в детстве, весной, в пору цветения: неделями закрытые окна и двери, я законсервирован в комнате, словно в маленькой банке. Двумя этажами ниже мама улыбалась посетителям, подливала ароматный чай. А за окнами играли дети, каждый раз во что-то новое, и ужасно хотелось сбежать к ним по лестнице, радостно вопя и стуча подошвами.
Вместо
