за Палеологом. В таких условиях попытки Византийского царя вести переговоры даже с традиционными союзниками – генуэзцами были обречены на провал или в лучшем случае на необходимость оглядываться на реакцию понтифика. Можно сказать, что у Михаила VIII Палеолога на момент начала самостоятельного правления не было ни одного друга на Западе – только враги или в лучшем случае индифферентные персоны.
Поскольку же в Западной Европе продолжалась «война всех против всех», фактически единственным лицом, чье признание власти Михаила VIII Палеолога, как законного правителя Константинополя, не требовало «переутверждения», являлся Римский папа. Хотел того Палеолог или нет, но сами обстоятельства времени и места вынуждали его идти на союз с Римской курией. А это означало, что рано или поздно должен возникнуть вопрос о церковной унии.
Помимо очень непростой внешней ситуации, Михаилу VIII Палеологу приходилось считаться с внутренним положением дел. Изнутри его царство было уже далеко не тем, что раньше. Политическая элита, целое поколение которой выросло на западноевропейских политических понятиях, перестала воспринимать монархическую идею в ее естественной для византийского сознания редакции. Это стало возможным еще и потому, что в составе аристократии Никейской империи находилось множество лиц западного происхождения, этнических латинян, занявших вскоре привилегированное положение при дворе василевса. Несмотря на угрозу отлучения от Римской церкви, латинские наемники охотно поступали на службу к Византийскому царю, прельщенные наградами и перспективами. Большинство из них являлись выходцами из Франции, Испании и Скандинавии. Как полагают, не менее 23 самых знатных родов, или 17 % аристократов, имели иностранное происхождение. Включая такие известные фамилии, как Раули, Торникии, Петралифы, Нестонги, Враны, Камицы, Цики, Хавароны, Контофры, Римпсы. И, очевидно, их политические традиции, принесенные с родины, широко распространились среди греческой знати348.
Нет, безусловно, в то время и на Западе никому в голову не могло прийти оспаривать сакральные основания королевской власти. Но наряду с ее сакрализацией все активнее проявляется публичноправовой оттенок. Считалось, что король должен «служить» обществу, и права ему даны обществом для «общей охраны», даже если полномочия монарха неотчуждаемы349.
Право выборов Западного Римского императора, въевшееся в плоть и кровь германской аристократии, оказалось даже сильнее попыток Римских пап подчинить себе все политические институты Западной Европы. И папа Иннокентий IV (1243—1253) был вынужден признать, что хотя и обладает в Западной Римской империи полнотой власти de jure, но de facto власть принадлежит все же выборщикамкнязьям350.
Теперь эти веяния достигли Византии. Не случайно уже Ласкаридам пришлось деятельно потрудиться, чтобы убить зарождающуюся в Империи идею «выборной» монархии, согласно которой император получает все политические
