это даже не артефакт… скорее, некий курьез. Все та же звездная система Данда. В системе той обретается планета Гугишта. Биосфера небогатая, но мы, как ответственные ксенологи, обязаны были провести самый поверхностный, приблизительный мониторинг. Оценочный, как мы это называем, – Павел Семенович воодушевленно засверкал очами. – Вообразите наше изумление, когда в холодной степи, посреди зарослей серебряного лишайника, мы вдруг обнаруживаем гигантскую, пятьдесят, помнится, метров высотою, друзу кристаллов! Чистой, что называется, воды! Ну, не так чтобы совсем чистой – прелестного сиреневого оттенка…
– В чем крылся подвох? – нетерпеливо спросила Маша.
– Во всем! – засмеялся Аристов. – Не место им там было. Посудите сами – степь, лишайник… и лучезарное сиреневое чудо под тусклым негреющим солнцем! Но, как вы понимаете, мы были поражены, однако же, не слишком. Потому что перед этим побывали возле Вайи, да и Кемрита была еще на слуху…
– Ирулкары, – сказала Маша убежденно.
– Дитя мое, вы разрушаете интригу. Да, среди нас присутствовал планетолог, который сразу вспомнил, где встречал нечто подобное. Саранга, более приближенная к Данде планета, отделенная от Гугишты поясом астероидов. В силу древних тектонических процессов там сложился чрезвычайно сложный, самобытный рельеф. В том числе имеют место выходы кристаллических пород, часто принимающие весьма причудливые формы. Планетологи называют их «ризендрузы» – большие друзы. Так что наш артефакт оказался вполне естественного происхождения. Но по каким-то своим соображениям ирулкары… как говорил старинный мыслитель, некрасиво подозревать, когда вполне уверен[4]… изъяли фрагмент ризендрузы на Саранге и переместили на громадное расстояние, в степь на Гугиште. Впоследствии сарангийский генезис гугиштийского артефакта был подтвержден.
– Зачем они это сделали? – не сдержался Витя, и тут же сам поразился банальности своего вопроса.
– Спасибо, дорогой Пал Семеныч! – сказала Маша прочувствованно. – Вы мне чудовищно помогли!
И прежде, чем Аристов успел хотя бы как-то обозначить свою реакцию, разорвала связь.
– Ты гений, – сообщила она Гуляеву. – А я дура. Теперь сиди тихо и не мешай. Будем считать, свою функцию ты выполнил.
– А поцеловать? – робко напомнил Витя.
– Потом, – отрезала Маша. – Сейчас я буду выстраивать аксиоматику.
– Всегда ты так, – буркнул Витя.
Он замолчал, привычно ожидая, что Маша разразится потоком фраз, каждая из которых по отдельности выглядит осмысленной, но все вместе складывается в сущую белиберду, одной только Маше и понятную.
Маша сидела молча, уставившись в голую стену перед собой, и лишь беззвучно шевелила губами. Так прошло пять минут, долгих и томительных, и если по правде, драгоценных.
– Пожалуй, пойду, – снова сказал Гуляев.
– Фазылов говорил, что на куттере есть приемник, – сомнамбулическим голосом промолвила Маша.
– Очень
Станислав Ежи Лец.
