получил крохотную записочку с несколькими словами, написанными округлым девичьим почерком.
«Мне не велели, у нас не положено больше двух танцев, но если остаетесь на ужин, можете меня повести, и тогда танец после тоже за Вами. А последний перед ужином я пропущу». Записка была подписана литерой «А», вырисованной так красиво, словно это делал художник.
Ужин и следующий танец, закрывавший бал, прошли как в тумане. Михайлов вдруг растерял все свое красноречие, запинаясь и краснея, как какой-нибудь малолетний кадет.
Когда юнкера одевались в рекреации первого этажа, девушки стояли на площадке второго, махая им руками и платочками.
– Душки-юнкера, приезжайте на Светлой, мы будем ждать, – наперебой кричали звонкие девичьи голоса, прерываемые взрывами смеха и окриками классных дам, пытавшихся остановить это безумие…
Саша смотрел на девушек, но видел только одну – Анечку, Анну Дмитриевну Певницкую, в которую, кажется, успел влюбиться по уши.
Выйдя на улицу в снежную звездную ночь, Михайлов посмотрел на небо, но вместо звезд ему светили и улыбались лучистые голубые глаза.
Приехав в училище, он первым делом нашел друга и стал рассказывать ему про бал и Аню. Про то, какая она замечательная, чуткая, милая, как хорошо танцует, и в то же время умница и не кокетка.
Кир слушал как-то вяло, потом сказался уставшим и улегся спать. Радости Михайлова он не разделял – это было впервые в жизни. Саша решил, что друг просто устал, немного обиделся на вынужденное сидение в дортуаре в одиночестве, и тоже уснул.
Утром все было как всегда, пока разговор не зашел о прошедшем бале и об Ане. Михайлов снова списал нежелание Кира слушать и говорить на эту тему обидой на то, что его в Екатерининский не взяли.
Из чувства такта больше Саша с Кириллом на эту тему не заговаривал – до Пасхи.
***
Пасха в тот год была поздняя, бал в Екатерининском институте назначили перед самыми весенними испытаниями. Снова как на грех Извольского оставили в училище подчищать хвосты. Как ни уговаривал Саша ротного, что позанимается с Кириллом и все будет в норме, на бал того не пустили.
Сам же Михайлов танцевал с Аней, сидел с ней за ужином и даже вышел разок подышать на балкон. Все время от Святок до Светлой они не виделись и почти не переписывались – письма институтки могли получать только от родственников. Буквально пару раз удалось Саше умолить одну из горничных за полушку передать весточку Анечке, как мысленно называл он девушку, да на Благовещение мельком видел ее на хорах Елоховского собора в составе сводного праздничного хора.
Три часа бала пролетели как одно мгновение. Снова были сборы внизу, и девушки, машущие руками с площадки второго этажа. Брошенный меткой рукой платок упал прямо в раскрытые ладони Михайлова. Он театрально прижал руки к груди, поклонился и вышел, бережно
