трав чуть слышно хрустнула…
Картина настолько застыла во времени, что человеческий глаз не уловил бы ничьего присутствия. Лишь зоркая серебристого оперения птица на вершине сосны знала. И ждала.
Невесомая стопа бесшумно опустилась на сонную лужайку в чаще. След был гигантским, а потому невидимым – лишь прогалина стала чуть глубже, но не смялся ни листик, ни цветок.
От второго шага этот след отделяла вечность в сотни лет. Но движение было не остановить. Другая стопа была уже занесена.
Птица покрутила головой, рассматривая нечто на высоте крон корабельных сосен. В золотистом глянце бусинок-глаз на мгновение отразилось холодное мерцание порфирного пламени.
– Кья-кья-кья, – крикнула птица, переминаясь лапами на смолянистой шершавой ветке.
В маслянистом зрачке отразились золотой лев и мистическая человеко-птица Гаруда, и стая мягколапых псов, и ещё много чего с резной картины вечных стихий и мирских страстей.
Сосны бесшумно раздвинулись, будто пропуская незримого путника-великана. С веток сорвалось ещё несколько росинок, стальным мерцанием колыхнулась бесконечно длинная паучья пряжа. Ещё один шаг был сделан. И снова стопа начала своё плавное следование. Золотая ноша его роняла над лесом холодный шлейф серебристо-багрового свечения.
В семи сторонах, в густом покое вечности застыли семь холмов. Им предстояло сонно хранить в себе бесконечную тайну Великого Начала.
Пролог земной
Лодка тихо покачивалась на волнах, её понемногу сносило течением. Вечную реку заволокло туманом, берег потерялся. Островки неба отражались в воде утренним розовым.
Корзина медленно наполнялась водой. Её слегка кружило течением, но она никак не отплывала от борта.
Рука потянулась за сигаретой. Писк становился беспокойнее.
Лёгкое облачко дыма.
Их было семь, и они никому не были нужны. Семеро. Глаза у всех ещё мутно-серые, цвет придёт через несколько месяцев. Пришёл бы, поправила себя она. Спинки толстенькие, клочковато-мохнатые, носы мокрые, пятнистые. Вода намочила лапы и короткие закорючки хвостов. Они возились в мокрой пелёнке, до этого они не знали воды и самые смелые пытались с ней играть.
Она выбросила затухшую сигарету в воду. Писк становилось громче и тревожнее. Нет, они ещё не знали, чего стоит бояться больше, воды или этих белых рук. Ещё пару минут и корзина уйдёт на дно. Дольше ей не продержаться. И всё закончится, как много раз до этого.
Почему матушка игуменья назначила ей такое послушание, снова спросила она Вечную реку. Каждому по греху его, так отвечала сестра Варвара. Мол, всяк человек для своего особого послушания был рождён, и Господь ему его путь уготовил.
Мизансцена первая
Театр
История и герой уже вышли навстречу друг другу. Их столкновение неизбежно, к добру ли, к несчастью… Время иногда смеётся над планами, меняя ход событий и перемешивая роли до неузнаваемости. Тому виной слишком юный возраст её участников и слишком древний зрителей. Но часы запущены, стрелки расставлены…
– Начинается! – радостно теребя бороду, возвестил дед Егор, поворачиваясь к Каю.
* * *
На другом конце Древнеграда задребезжало стекло в грохнувшей о стену оконной створке. Заскулила собака, донеслись женские крики и в унисон им затихающие мужские увещевания.
Злые уверенные шаги разрезали цикадную тишину.
* * *
…Кай с дедом сидели в ложе бенуар Старого Театра. На театральной сцене происходили эпичные роения неистово преданных владыке витязей. Кай без труда предсказал бы линию движения каждого, поскольку этот просмотр (он мог сбиться со счёта, но, скорее всего, не сбился) был «сто пятым» на его памяти. Постановка возбуждала в старике необъяснимую не проходящую во времени любовь, и это заставляло Кая делить с ним каждое новое открытие театрального сезона.
Надуманность сюжетной линии нервировала его в той же мере, в коей и беспечность отдельно взятых персонажей. На скале, выступающей острым пиком из гущи леса, раскатисто горевал колоритный бородатый герой, и куплеты его скорби ударяли Кая в какую-то точку мозга, ответственную за крепкий сон. Над сценой стаями кружили призраки. По волнам несло ладью. Сцены перемежались манящим звоном. Герой мчал за ним.
В жизни так не бывает, думал он, чтобы снаряды падали и падали всё в ту же воронку, и чтобы люди ничему не учились, совершая одни и те же ошибки.
Каю очень хотелось спать. На носу сентябрь и третий курс, а о летних каникулах и памяти не осталось. Пару месяцев как он забросил на шкаф зачётку от своей альма-матер
