резко, глубоко.
Слабость удушливой волной накрывает меня, звенит в ушах, в груди разгорается пламя, но не пламя страсти, как всегда, бывало с Вадимом, а какое-то гадкое, смертоносное. Сердце стучит быстро-быстро, его биение болезненно отдаётся в висках. Лицо Вадима расплывается, искажается, как в комнате кривых зеркал. Его толчки омерзительны, мне хочется попросить, чтобы он остановился, но во рту пустыня, язык стал шершавым и неповоротливым. Пить, как же хочется пить!
– Что за хрень! – голос Вадика звучит фальцетом. Он выходит из меня и скатывается с дивана на пол.
Я глотаю ртом воздух, но это не помогает.
– Что за хрень, я тебя спрашиваю? – орёт Вадим, а в голове взрываются вулканы.
Вадим, напуганный, с перекошенным от ужаса лицом вскакивает с пола, его загорелое тело блестит от пота. Шлёпая босыми пятками по линолеуму, он уходит в ванную, я слышу шум воды, всхлипывания и матюки. Спустя какое-то время, он возвращается.
– Это что такое? – едва сдерживая очередной всхлип вопрошает он, протягивая мне зеркало.
Я смотрю на своё отражение и кричу. Ужас сковывает всё моё тело. Кричу и понимаю, что не могу остановиться. А Вадим сидит в углу и скулит, обхватив курчавую голову руками.
Всё моё лицо, шея и грудь покрыты радужными пятнами, словно кто-то разрисовал меня фломастерами. В центре красный пузырёк, а вокруг него кольца. Каждый охотник желает знать, где сидит фазан! Твою мать! Откуда это?
Наконец, Вадим вскакивает с пола и бьёт меня по щеке. Я успокаиваюсь, щека горит, но разве это боль? Боль внутри, она грызёт лёгкие, она царапает сердце, она сдавливает голову в могучих тисках. С трудом разлепляю губы, непослушные, сухие.
– Вызывай скорую, – выдавливаю я. – Мне плохо.
– Иди на хер! – взвизгивает Вадим. – Убирайся отсюда, шалава! Вон, я сказал!
Мой любимый вновь исчезает, что-то грохочет в прихожей, скрипит дверца антресоли, шуршат какие-то пакеты.
Потом, Вадим возвращается, такой же голый, но в перчатках диэлектриках. Моё слабое тело грубо хватают облачённые в резину руки, стаскивают с дивана, волокут по полу в прихожую. Я с трудом могу понять, что происходит, не сопротивляюсь, просто жду. Если Вадим так делает, значит – так надо. Ведь он меня любит.
Входная дверь открывается, меня швыряют на обшарпанный и оплёванный пол подъезда. На синих стенах похабные надписи, в углу пёстрая груда мусора, мигает тусклая лампочка, дух нечищеного мусоропровода кажется нестерпимым. Следом за мной на пол летит моя одежда. Плачу навзрыд, из горла вырывается слабый сип, я зову Вадима, прошу помочь, прошу воды. Но дверь его квартиры закрывается, щёлкает замок, и я остаюсь одна.
В серую, холодную реальность меня вышвырнуло резко, грубо, и я с трудом соображала, где нахожусь, и почему так холодно. Ветер, ворвавшийся в распахнутое окно яростно трепал шторы, разбросал по полу листы бумаги, некогда лежащие на столе аккуратной стопочкой. Пахло сырой почвой, бензином и ядовитыми выхлопами завода
