мама настаивала. Однажды ее терпение лопнуло и тарелка с борщом оказалась у меня но голове. Горячей воды в доме не было, раз в неделю жители посещали баню. Была зима, мама, чертыхаясь, натянула на меня колготки, сапоги и шубу с шапкой. До самой бани я оглашала улицу воплями, получая подзатыльники от сердитой мамы. Но есть лучше я от этого не стала. Наступала весна, «пираты» с гиканьем совершали набеги на старые яблони, осенью гостеприимно распахивала объятия инфекционная больница.
Мы с Ромкой росли, наши игры уже не ограничивались «садом». Ромка разведал лаз в санаторий, который находился через дорогу. В санатории не было интересней, но на каждом шагу подстерегала опасность – мог засечь сторож или кто-то из соседей. Нас так ни разу не засекли, но от этого не становилось менее опасно.
Ромка был бесстрашен и смел до безрассудства. В санатории росло много хвойных деревьев, Ромка забрался так высоко, что мне пришлось задрать голову, чтобы рассмотреть его худенькую фигурку. Он сидел, обхватив руками и ногами ствол, и почему-то не спешил назад. «Вот это отвага», – завидовала я, трусливая до дрожи в коленках. Ромка сидел подозрительно долго.
– Машка, – наконец раздался с дерева его тонкий голосок, – беги за папкой, мне иголки попу колют.
Я бросилась к сараю.
– Дядя Боря, дядя Боря, – срывающимся голосом лепетала я, – там Ромка, на дереве, ему иголки попу колют.
Пока дядя Боря раскачался, пока достал длинную деревянную лестницу, я в нетерпении прыгала вокруг, вилась волчком, поторапливая соседа.
– Быстрее дядя Боря, скорее.
Пришлось обойти забор вокруг и зайти в ворота санатория. Ни дядя Боря, ни, тем более, лестница, в лаз бы не пролезли. Мой герой сидел в той же позе и заметно побледнел. То ли боялся высоты, то ли отца. Понимал ведь, что влетит.
Когда мне было года три-четыре, Ромка впервые покусился на мои «прелести». В прямом смысле слова. Мы играли в паровозик, Ромка «пристроился» сзади. Я старательно выговаривала: «Чух, чух», когда меня пронзила нечеловеческая боль. Ромка ухватил меня за задницу зубами. На мой крик сбежались соседи. У меня на попе расцвел огромный синяк, у Ромки на спине – шрамы от отцовского ремня. Уже через час Ромка был прощен и мы, громко хохоча, падали со спинки дивана на пол, переплетаясь всеми конечностями.
Мы не могли друг с другом, постоянно ссорились, Ромка доводил меня до слез. Но и пяти минут не могли друг без друга. Часто я сама была виновата, дразня друга новой игрушкой.
– Не дам, не дам, – кричала я, улепетывая от Ромки со всех ног.
Он меня быстро догонял и добыча оказывалась у него в руках, а потом, растерзанная, у моих ног. Я рыдала, Ромка – ликовал. Но с каждой новой покупкой все повторялось.
Мне было чуть больше трех, Ромке – шесть. В семье Черновых ожидалось пополнение. Я его ждала. Его, или ее, неважно. Ромка променял
