и передряг суровой жизни? Что же это за чувство – любовь? И почему одни наделяются ею в избытке, а другие обделены, словно жалкие, незрячие кроты, вечно копошащиеся во тьме ледяной, режущей душу бессердечности? Кто и когда мог бы ответить на этот, казалось бы, такой простенький, вопрос? Может, и сердце-то бьется не во всякой груди. Возможно, и слезы льются не из каждых глаз при виде несчастья другого?
– Кто же сотворил с тобой такое? – затихая, вопрошала она.
– Он же с мамкой… – еле слышно выдохнул ласковый мальчик.
Вздрогнувший водитель нажал на какие-то педали и автобус рывком покатил вперед, словно удивлялся и сочувствовал увиденному и услышанному. Казалось, и солнце поблекло и стало неестественно белым и растерянным, и камешки при дороге, рассыпаясь мелкими брызгами во все стороны, как бы угрожали какому-то невидимому врагу, и ветер урчал и насвистывал грустную песню, пробираясь в полузакрытые окна, и раздувая, будто флаги, мотающиеся на окнах шторки.
Так они и застыли: тетя Поля с обнявшим ее ребенком.
Проехав около 15-ти минут, увидели шатающуюся пару. Раздался гортанный писк, словно из горлышка молодого, подраненного цыпленочка:
– Мамка, это же мама с дядей Колей!…
– Тс-с-с-!… Тише, – приложила палец к губам тетя Поля, – тише, родной…
Ребенка спрятали, автобус, заворчав, остановился. Водитель поддался в открытое окно, предложил:
– Садитесь, подвезу.
– Нет, не надо, – запротестовали испуганные чужаки, – мы сами. Нам здесь недалеко.
– Ну, как желаете. Ваше дело. Эй, пассажиры! Остановка, разминка, передохнем немного…
Выбрались несколько мужиков, подбежали к парочке, заломили обеим руки, втолкнули в автобус.
– Что такое, почему, за что? – отбивались те.
– Поедете в милицию.
– Остановите, безобразие, разбой среди бела дня. Вам это даром не пройдет, я буду жалобу писать, – рыкал здоровенный верзила.
– Пиши, голубчик!
Мальчик не выдержал, закричал:
– Ма-ма-ма!
Женщина вздрогнула, дернулась, навалившись на дверь, та не поддавалась. Нервная дрожь, словно ее резали, пробежала по всем членам. Глаза дико вращались, пальцы трепетали, точно нащупывали кого-то, лицо перекосилось, как у умирающей от невысказанной муки.
– Ма-ма-ма! – вновь разрезал пополам детский голос.
Она билась в конвульсиях, медленно затихая и оскаливаясь, будто припадочная, безжизненно повисая в руках держащих ее мужчин.
Подъехали к маленькому поселку, сдали в милицию. Пока их отводили, тетя Поля, вцепившись в мальчонку, торопливо зашептала:
– Есть Бог на свете… Он услышал меня, слава Тебе Господи!
– Услышал, – повторил ребенок.
– Хороший мой, милый, пойдем быстрее со мной. Будешь жить
