тайной. Известно ли что-нибудь мистеру Фрейзеру? Скорее всего нет. Иначе он не стал бы так прямо и резко отвечать на вопрос о племянниках пап и кардиналов. Подобно взрослым людям Даниэль воображал, что жизненно важный для него вопрос занимает в сознании окружающих столь же значительное место, как и в его собственных мыслях. Знает ли лакей Турвей? И старая экономка миссис Френч? Знает ли помощник шерифа Бэнкс, вместе с которым Даниэль часто объезжает фермы на своем пони? Внезапно вспомнился давний случай: несколько лет назад миссис Бэнкс угощала мальчика сывороткой, а помощник шерифа подмигнул жене, хитро засмеялся и спросил:
– Похож на мать, правда?
Тогда Даниэль подумал, что Бэнкс ведет себя глупо, как это часто бывает с крестьянами, смеющимися над тем, что не смешно. Его обидел и сам смех, и то, что о нем говорят так, как будто он ничего не слышит и не понимает. Но сейчас то мелкое происшествие наполнилось иным смыслом: замечание следовало обдумать. Как он мог походить на мать, а не на отца? Мать должна носить фамилию Мэллинджер, раз сэр Хьюго доводится дядей. Но нет! Возможно, его отец – брат сэра Хьюго, а фамилию сменил точно так же, как это сделал мистер Хенли Мэллинджер, женившись на мисс Грандкорт. Но в таком случае почему дядя никогда не говорит о брате Деронда, как говорит о брате Грандкорте? Прежде Даниэль никогда не интересовался генеалогическим древом: знал только о том предке, который в одном бою убил сразу трех сарацин, – но сейчас мысли устремились в библиотеку, к старинному шкафу, где хранились карты поместий. Там Даниэль однажды заметил украшенный вензелями пергамент, и сэр Хьюго объяснил, что это генеалогическое древо. Выражение показалось странным и непонятным – ведь тогда он был маленьким, почти вдвое моложе, чем сейчас, – и пергамент не вызвал интереса. Теперь Даниэль знал намного больше и мечтал изучить его. Он помнил, что шкаф всегда заперт на ключ, и жаждал проверить. Однако порыв пришлось сдержать – кто-нибудь мог его увидеть, а он ни за что не согласился бы признаться в мучивших его сомнениях.
Именно в таких переживаниях детства и закладываются основные черты характера, в то время как взрослые обсуждают, что ценнее в воспитании – естественные науки или классическая литература. Если бы Даниэль обладал менее пылкой и преданной натурой, скрытые переживания и предположение, что окружающие таят от него нечто неприглядное, могли бы возбудить в нем жестокость и презрение к людям. Однако врожденная способность любить не позволила негодованию и чувству обиды одержать верх. В мире не существовало ни одного человека, к которому мальчик не относился бы с нежностью, хотя порою безобидно поддразнивал – всех за исключением дяди. Даниэль любил его так преданно, как способны любить только дети: возможность находиться в одной комнате с отцом или матерью приносит им счастье, даже если те занимаются собственными делами. Цепочка от дядиных часов, его печати, почерк, манера
