к нам.
– Его будут судить там?
Сергеев на секунду замялся.
– Возможно… Но суд не всегда бывает объективным… ни у нас, ни за океаном… Скорее ему придется закончить свои дни в одной из специальных тюрем для террористов.
– В Гуантанамо? – спросил Алексей.
– Ну, это наиболее известная тюрьма. А таких много. Они разбросаны по всему миру, есть передвижные. К тому же и узников периодически перемещают из одной тюрьмы в другую, чтобы затруднить возможность сговориться или сбежать.
– Но ведь это противоречит международным конвенциям и договорам? – с некоторым возмущением произнес Алексей.
– Без сомнений, – спокойно улыбнулся генерал. – Только другого способа нейтрализовать террориста, не убив его, еще не придумали. Согласись, поместить его в такую тюрьму – это более гуманно, чем застрелить без суда и следствия? К тому же есть шанс получить информацию о других лидерах «темных сил» или готовящихся атаках.
На некоторое время все замолчали, видимо, обдумывая сказанное.
– А какое отношение имеем мы к этим тюрьмам? – прервал молчание Алексей.
– Никакого, – генерал снова расплылся в своей добродушной улыбке. – Россия – никакого. В этом вся и прелесть! Но…, – как бы подбирая слова, продолжил Сергеев. – Понимаете, есть люди, которые объединились независимо от их национальности, гражданства, пола и вероисповедания, чтобы противостоять мировым угрозам. И мы… – здесь он немного запнулся. – они… используют все возможности, которые есть у властей. Да и просто – все возможности. Про апокалипсис слышали?
Мы с Алексеем молча кивнули.
– Так вот, он уже начался. Каким будет его продолжение никто не знает. Но война между добром и злом уже началась. И, чем она закончится – зависит от нас с вами. К сожалению, большего я вам рассказать не могу.
После некоторой паузы, во время которой мы обдумывали сказанное, Алексей произнес:
– Все-таки, не дает покоя мысль: как некоторые ребята, которые ходили в наши школы, дружили с такими парнями и девчатами, призывались в армию, присягали Родине, становятся предателями? Я про Сергея-Абдуллу…
– Сам себе часто задаю этот же вопрос и не нахожу ответ. Он для меня не риторический. Как в юнце, только что надевшем военную форму и блеском в глазах сжимающим выданный ему для принесения присяги автомат, распознать оборотня? Наверно здесь не поможет ни опыт отцов-командиров, ни проницательность психологов, ни полиграф. Хотя, не дай Бог нам оказаться в той ситуации, когда приходится делать такой выбор. Редко, когда военнослужащий сбегает из армии, чтобы примкнуть к врагу. Чаще всего ведь люди на войне становятся предателями не по убеждению, а в силу определенных обстоятельств. Например, плен. И выбор: или смерть, или присягнуть боевикам. А молодой солдат хочет жить. А что для него присяга? Слова… Но присяга джихадистам – это не присяга
