утиные. Сегодня за столом выпили немного вина из брусники, посмеялись. Было тепло от печки и смешно смотреть, как Ульянка, смешно выпучив глазки, лижет леденец на палочке – звездочку, специально для нее изготовленную в единственном экземпляре.
В том пожаре все образа в доме сгорели, в храм Мелания не ходила, да и от детей не требовала, она уже не ждала ни спасения, ни благодати. В теплые месяцы работы было предостаточно, а в зимние и того больше. Труд тут был залогом выживания. Гедеон тоже работал, теперь в своей комнате, печка грела, а земляные полы холодили, и не было конца его работе, как, впрочем, и начала. Не имея при себе ни единой книги, ни словаря, ни энциклопедии, он из своей абсолютно феноменальной памяти выжимал то, что ему выстраивало рельефы и графики, тропы, дороги и магистрали, ведущие к войнам. Это была геометрия войны, и он писал ее алгоритм. Но больше всего этой геометрии мешали эмоции прошлого, ибо история ничему не учит, а только как классная надсмотрщица жестоко спрашивает за невыученные уроки. Будешь смотреть назад из будущего – увидишь прошлое, которое еще не случилось, а будешь смотреть из прошлого – будущего не спрогнозируешь. Гедеона в будущем ничего не интересовало, даже собственная судьба, его интересовали только войны, которые, как он считал, обязательно состоятся. Злоба побежденных – причина новой войны.
***
В поместье в те дни стояла изнурительная жара, все хотели дождя, и люди, и коровы, бродившие по лугу и принюхивавшиеся к облакам в небесах. Дождь не всегда спасал от роя слепней, особо свирепствовавших в полуденном пекле. Ливень был где-то рядом, над горизонтом небо угрожающе чернело, и ветерок был хоть жарко жгучий, но настойчивый и тревожный – все предвещало грозу. Они в этих краях хоть редки и непродолжительны, но могучи.
Мальчик после утренних уроков по музыке, языкам и географии, с банкой червей, что с утра принесли деревенские, направлялся к пруду. Пруд был когда-то полон рыбы и ухожен, с беседкой и мостиком, а сейчас обветшал, оброс осокой и рогозом, но рыба еще там водилась, да порой и хороших размеров. Уда из ивового прута с лесой и поплавком из гусиного пера лежала на бережке, червяк был надет на крючок и заброшен за полосу кувшинок, поплавок встал белой палочкой, лягушки квакали, и что-то булькало со дна вправо. При малом своем возрасте, рыбак был готов, что клева не будет на смену погоды, но все же пристально смотрел на поплавок. Тот шевельнулся разок и замер. Так прошло с полчаса, как вдруг справа, с луга, донесся пронзительный и истошный детский крик. Мальчик бросился туда, это было совсем рядом. Сразу за прудовым бугром он увидел всю картинку. В десятке метров от него стоял на своих длиннющих ногах аист, тот самый, что селился каждый год на почерневшем от древности срубе, и которого все в округе дразнили по-своему. В своем клюве он держал зайчонка, который дрыгал лапками и истошно кричал голосом младенца, призывая весь мир спасти его. Аист пытался его глотать, но у него не получалось, зайчонок не проходил в глотку. Птица отрыгивала его, била о землю и снова пыталась
