был вздохом умирающего.
– Мигель!..
Имя покойника еще долго продолжало нестись из коммуникатора, выпавшего из холодной руки. Через пять минут после того, как Диего Пераль, отчаявшись, прервал сеанс связи, умное устройство выключилось само, сберегая заряд аккумулятора.
Господь был милостив к непутевому Мигелю Ибарре. Захлебываясь собственной кровью и не чувствуя этого, контрабандист видел челнок, взмывающий в небеса – и дальше, за небеса, в черную тьму космоса; челнок и пилота в нем, славного парня, падкого на лишний грош, и Диего Пераля с его девчонкой, удирающих с неприветливой Террафимы куда-то, где текут медовые реки меж пряничных берегов. Я успел, думал Мигель. Я успел, черт меня дери. Я сдержал слово. У меня, как в борделе: кто платит, того и любят!
Он будет думать об этом вечность напролет. Когда кладбище Святого Выбора, где похоронят Мигеля, много лет спустя решением городского совета превратят в парк, молодой бульдозерист разроет могилу контрабандиста, сломав прогнивший гроб, выберется из кабины и встанет над мертвецом.
– Он улыбается! – воскликнет бульдозерист, глядя на череп.
Пожилой сторож лишь плечами пожмет:
– Они все улыбаются. Точно тебе говорю.
– Кто?
– Жмуры. Если они долго лежат, они улыбаются.
– Вы без шпаги, дон Диего.
– А вы без секундантов, дон Васко.
– Это не ваше дело. Почему вы без шпаги?
– Ответьте первым. Где ваши секунданты?
– Вы тоже без секундантов.
– Мне некого пригласить. Я надеялся на вас.
– В смысле?
– Кого бы вы ни пригласили секундировать, я полностью доверяю этим людям.
– Где ваша шпага? Что это за ящик, черт возьми?!
– Это пистолетный ящик.
– Ерунда! Это какой-то гроб для младенца.
– Извините, другого нет. Я недостаточно богат для палисандра и бронзы.
– Зачем вы взяли пистолеты?
– Кровь Господня! Гвозди ими буду заколачивать!
– Вы что, хотите стреляться?
– Хочу.
Лес был реальным. Дубы, клены, заросли шиповника. Монастырь Сан-Педральбес-ла-Пенья был реальным. Стены, крыши, колокольня. Люди были реальными: двое сердитых мужчин. Настоящее солнце, уходя на закат, цеплялось краем за подлинные верхушки деревьев. Но ситуация чем дальше, тем больше напоминала скверную пьесу. Слово за слово, диалог превращал в декорации все вокруг. Лес из разрисованной мешковины. Монастырь из картона и гипса. Солнце-фонарь на щетине войлочных крон. Двое сердитых мужчин – маски, амплуа, актеры; еще-не-муж, еще-не-любовник.
Комедия положений: белки в колесе.
– Это невозможно!
– Почему?
– Я повторяю: это невозможно!
– Утром
