для моей психики и раздражение на это выплескивает на меня же. Жизнь у всех на виду ей не по силам, мне жаль ее. Взвалив на себя роль приемной матери, она впряглась в слишком тяжелый плуг. Я стараюсь, как могу, но нагромождения морального долга стоят между нами скалистыми горами отчуждения.
Папа женился на ней – прекрасной юной даме, с положением в обществе, карьерой и достатком. Она была нежна с ним, сверкала холодным светом, как чёрный бриллиант, и умела быть ласковой. Куда ушла эта ласковость? Но папа от нее по-прежнему без ума. Их любовь не является для них алтарем, просто цементом, без которого ни одна семья не устоит, но кто его замечает! Хотя, так было не всегда. Когда-то они не могли налюбоваться друг другом, и никто третий им был не нужен. Но постепенно природа взяла свое и мысль о рождении чада стала у мамы идеей-фикс. И тут бы им произвести на свет очаровательного Вима или милашку Аннеке, но после двух лет бесплодных попыток врач сказал «увы!» и, погоревав, они взяли меня. Маме казалось, что это их последний шанс стать семьей в классическом смысле этого слова. Может, так оно и было… Но далась ей эта классика! Проблема была в папе, и чувство вины заставило его отступить, предоставив приоритетные права в вопросах выбора маме. Она-то и выбрала страну, город, детский дом. Она-то и купилась на мои синие глаза и «наивную», как она любит напоминать в контексте моего коварства, улыбку. Папа не перечил, и во многом это его спасло. Каждый раз, когда мама проклинала Россию, приютское воспитание и мадам Грянко – он был чист. Ведь это был ее выбор!
Слава богу, у мамы хватило здравого смысла не валить вину за мою дурную наследственность на папино бесплодие, хотя и такого от нее вполне можно было ожидать. К тому же, косвенно это так. В общем, маму нельзя не уважать, как стойкого и последовательного борца за семейное благоденствие, однако я бы предпочла ее обожать. Но на это находит в себе силы только он,
Папа.
Мамина опора в гнетущем лицемерии общественной жизни, хоть она этого и не осознает. Папа не притворяется, ему нет нужды притворяться, он на самом деле такой, он как Катя: неравнодушный, толерантный без фарисейства, скорее просто искренне дружелюбный, чем вынужденный кого-то терпеть. Он не гордится своей человечностью, как некоторые. Как-то глупо выпячивать то, что дано тебе природой. В отличие от большинства, он – по-настоящему. Например, по-настоящему добр и непреклонен в своей доброте. Он не отведет глаза, когда обижают беззащитного, и, наверно, даже способен ударить обидчика. Мне видеть не случалось, но мама говорит, он страшен в гневе. Единственное, что может его разгневать, это попрание справедливости. Лживой этичности он предпочитает истинную порядочность. А еще не умеет ценить свою уникальность, и пытаясь ее скрыть, попадает впросак. Тут ему не обойтись без мамы. Она всегда знает, как улыбаться на свадьбе, а как на похоронах. Как улыбаться, когда твоего недруга повысили, а как – когда тот сел в лужу. Папа же вечно всё делает не так как надо и не так, как не надо, а вообще как-то наискосок.
Однажды
