значит? Кто скачет сюда так поздно? Кто?..»
А топот ближе и ближе, громче и явственнее звякают подковы коней, – и наконец, словно оборвался невдалеке от ее шатра. Послышались мужские, громкие, веселые голоса, среди которых явственно выделился голос пана воеводы и еще чей-то резкий и неприятный, незнакомый Марине голос.
– Панна Марина! Наияснейшая панна! – проговорила в величайшем волнении Зося, вбегая в опочивальню. – Сам царь московский, сам пан супруг ваш изволил к нам жаловать…
Несмотря на то, что в душе у нее нарастала паника, Марина встретила гостя спокойно, с гордо поднятой головой, смело глядя царику в глаза. Царик смерил Марину с ног до головы глазами, затем, медленно приподняв шапку с головы, произнес по-польски:
– Привет мой дорогой моей супруге, яснейшей панне Марине!
– Привет наш наияснейшей панне царёвой! – в один голос воскликнула вся свита царика, отвешивая Марине низкий поклон, на который она молча ответила легким кивком головы.
Движением руки царик удалил свиту из шатра.
– Мы так давно уже с вами не видались,… что… вы… и позабыть меня могли, – не совсем твердо и с какой-то принужденной улыбкой сказал царик.
– Кто ты, обманщик? – твердо произнесла Марина, не трогаясь с места.
Царик ступил два шага вперед, подбоченился одной рукой, а другой оперся на посох.
– Ты спрашиваешь: «кто я»? – сказал он, понижая голос и нахально устремляя недобрый взгляд на Марину.
– Я – твой супруг, царь московский, Дмитрий или, все равно, тот, кому суждено быть твоим супругом и царем московским… Вот кто я! Ну, а ты-то кто?
Марина с изумлением посмотрела на царика.
– Ты – шляхтянка польская, Марина Мнишек, – дерзко продолжал царик, пытливо вглядываясь в лицо Марины своими острыми карими глазками.
– И я прошу тебя не забывать, что жизнь твоя, и честь твоя, и свобода – все это в моих руках! Да! В моих руках! Что я захочу, то с тобой и сделаю!..
Понимаешь?
И он еще нахальнее посмотрел в лицо Марине и подступил к ней еще ближе. Марине стало вдруг страшно, у нее вдруг захолонуло сердце, и она, собравшись с последними силами, чтобы не поддаться страху, могла только прошептать:
– Так, значит, ты разбойник… негодяй, способный на все, даже…
Царик не дал ей договорить.
– Не смей меня так называть! – сурово произнес он, стукнув посохом в землю. – Я – всеми признанный, законный, прирожденный царь московский; А ты… моя раба! Купленная раба моя! Тебя мне продали отец твой, твой ксендз, твои поляки! И я с тобой могу распорядиться, как с купленным товаром!..
Смертельная бледность покрыла лицо Марины; она зашаталась и едва не упала. Но царик вовремя заметил ее волнение, крепко взял ее за руку и почти насильно усадил в кресло.
– Зла тебе я не собираюсь причинить, – продолжал он, усаживаясь в другое кресло, рядом с Мариной. – Но твое счастье
