к воротам.
– Входите, мисс Хойт. Мистер Брейди на съемочной площадке, но он очень хочет вас видеть. Простите, что заставили вас ждать, но знаете, некоторые французские дамы, желающие сюда проникнуть, – это настоящее бедствие…
Студийный администратор открыл дверцу в глухой стене, и Розмари последовала за ним в полумрак павильона с неожиданно радостным ощущением, что она здесь своя. То там, то здесь из сумрака проступали человеческие фигуры, поворачивавшие к ней пепельно-серые лица, – словно души, наблюдавшие за шествием смертного через чистилище. Слышались шепот, приглушенные голоса, а откуда-то издали – тихое тремоло фисгармонии. Завернув за угол, представлявший собой какую-то фанерную выгородку, они вышли к залитой ярко-белым светом потрескивавших софитов сцене, на которой лицом к лицу застыли американская актриса и французский актер – манишка, воротник и манжеты его костюма отливали ярко-розовым свечением. Они в упор неотрывно смотрели друг на друга, и казалось, что в такой позиции пребывали уже не один час, тем не менее еще в течение довольно долгого времени ничего не происходило, актеры оставались неподвижны. Батарея светильников с устрашающим шипением погасла, потом зажглась снова; вдали – словно мольба пропустить в никуда – послышался жалобный стук дверного молоточка; между слепящими софитами возникло синюшное лицо, прокричавшее нечто неразборчивое вверх, во тьму. Потом прямо перед Розмари во вновь наступившей тишине раздался голос:
– Детка, чулки не снимай, можешь изорвать еще хоть десять пар. Это платье стоит пятнадцать фунтов.
Пятясь, говоривший наступал прямо на Розмари, и администратор предупреждающе крикнул:
– Эй, Эрл, осторожно, там мисс Хойт.
Прежде они никогда не встречались. Брейди оказался человеком энергичным и стремительным. Протягивая ему руку, Розмари заметила, что он быстро окинул ее с головы до ног оценивающим взглядом, к каким она уже привыкла, поэтому почувствовала себя уверенно; такие взгляды, кто бы их ни бросал, всегда придавали ей легкое ощущение собственного превосходства. Если ее персона представляла собой некое достояние, то почему бы его обладательнице не пользоваться преимуществами, которые оно давало.
– Я ждал вас со дня на день, – сказал Брейди с чуть излишней театральностью; в его произношении был заметен легкий акцент лондонского кокни. – Хорошо попутешествовали?
– Да, но уже хочется домой.
– Нет-нет! – запротестовал он. – Послушайте, я хочу с вами поговорить. Знаете, как только я в Париже увидел вашу картину – «Папина дочка», да? – я тут же телеграфировал на побережье, чтобы узнать, ангажированы ли вы в настоящей момент.
– Простите, но я только что…
– Ах какая картина! – перебил ее Брейди.
Чтобы не поставить себя в глупое положение нескромностью, Розмари не улыбнулась, а напротив, приняла серьезный вид.
– Кому хочется остаться в памяти зрителя актрисой одной роли? – сказала
