он из кухни. – Она всегда говорила, что когда-нибудь ты захочешь меня найти. Если бы ты еще немного подождала, я бы успел получше устроиться.
– Ничего, – отозвалась она, готовая выразить признательность за… за… – Ничего, все и так нормально. Тут…
Она огляделась по сторонам, чтобы найти что-нибудь такое, что можно было бы похвалить. И вдруг замерла.
– Подождите, что? – проговорила она. – Когда?
Он вернулся в комнату с банкой неизвестной апельсиновой газировки.
– Что – когда?
– Когда она всегда говорила?
– Говорила? Вчера.
В голове загудело.
– Нет, когда она сказала вам, что я вообще есть?
У него был растерянный вид.
– Да она всегда мне говорила, что ты есть. С тех пор, как ты появилась.
К горлу подступил внезапный приступ тошноты. К Джейни впервые пришло осознание: мать ведь не упоминала, что он о ней не знал. Гул в голове усилился. Дыхание перехватило. Она осознала, что вынуждена прикладывать неимоверные усилия, чтобы не разрыдаться. Удалось выдавить из себя лишь:
– И вам ни разу не захотелось найти меня самому?
Он прокашлялся.
– Ну, я…
Где-то со щелчком включился кондиционер.
И в ту же секунду Джейни отчетливо увидела все разом: прошлое, предчувствие будущего, тяжесть ошибки, точнее, целой цепочки ошибок, неверных расчетов, а именно: 1) она ему не нужна; 2) все эти годы он с ужасом ждал дня, когда она захочет его найти; 3) он боится ее, своей дочери, боится всего женского; он один из этих, ее отец; 4) его квартира в сто раз хуже ее квартиры, а этот город – в сто раз хуже ее города; 5) ей никогда не удастся полюбить, или понять, или хотя бы узнать поближе этого чужого человека; 6) который приходится ей отцом; 7) ей так больно, так противно; 8) (и да, так стыдно); 9) что она теперь не представляет, как вернется домой.
Сколько времени они молчали, она не смогла бы сказать. Три минуты? Двадцать секунд? Она сидела, обхватив голову руками.
Он поставил газировку на журнальный столик и осторожно опустился на другой конец дивана.
– Так что, детка? – произнес он наконец. – Ты ко мне надолго?
Она подняла голову. В это мгновенье она осознала (надолго ли она к нему? какая неприкрытая трусость!) ценность двух расколотых жизней – прежней Джейни, которая осталась позади, и новой, которая уехала, цену их подмены, цену этого внезапного переворота, осознала, что новая жизнь, в которую она катапультировалась, на глазах падает в цене, опускается на самое дно, обрушивается, в то время как ценность ее прежней жизни стремительно поднимается, растет. Она ощущала под собой виниловую поверхность дивана (в доме ее матери не было и никогда не могло появиться такого уродства), чувствовала запах его старой одежды, тараканов в стенах, и вот с этой самой секунды (Джейни прямо как будто услышала: с громким щелчком захлопнулся замок) началось умирание (хотя на него уйдут годы), потому что она ведь не подхватила
