занимать. То рубль в долг возьмет, то трешку, а то и пятерку. Отдавал, правда. Не сразу, но, отдавал. Хотя… – Макар Иванович почесал затылок, – трешку, все-таки зажилил. Занял перед отъездом на Капри и всё – пишите письма! А ведь говорил: рожденный ползать летать не может! А сам взял и упорхнул. Вот как, бывает, брат Мишаня! А пойдем-ка чайку попьем? За это время, глядишь, и урожай наш созреет, да и ветер утихнет.
В доме у Макара Ивановича было увлекательнее и красивее, чем в школьном музее и даже в учительской. В обширных сенях, застланных домоткаными половиками, стояли два старинных, окованных железом, сундука, на стене над ними висели огромный топор, двуручная пила, деревянное корытце и две пары лаптей. У другой стены, украшенной пучками луговых трав, растянула спину длинная лавка, заставленная глиняными горшками, плошками и чугунами.
В просторной кухне, выдержанной в светлых тонах, вдоль стен расположились широкие тумбочки с выдвижными ящиками, над ними висели застекленные полки с посудой. На одной из тумбочек был выставлен роскошный столовый сервиз. Чего только не было в этом почтенном фарфоровом семействе? Дородная, как купчиха, супница, в украшенном крупными цветами сарафане, степенные, как замужние дамы, тарелки для супа, легкомысленные, словно дочки на выданье, блюдца для закусок, основательные, как помощники приказчика, блюда для говядины и свинины, свояченица-салатница и юная поросль из солонки, перечницы и соусника.
А чего стоила великолепная старинная икона, одетая в сверкающую золотом ризу, на полке в углу? Мишаня видел такие, когда был с матерью в Троицком Соборе…
Светлый обеденный стол, поражающий воображение массивностью и резными грушеобразными ножками, был пуст, если не считать лежащей на самом его краешке трехрублевки.
– Да уж, – пожал плечами Макар Иванович, – купюры мы нынче делать разучились. То ли дело николаевская катенька или, хотя бы, пятирублевка? А тут, ни кожи, ни рожи. Но, бери, какая уж есть!
Мишаня сунул трешку в карман, и пока Макар Иванович готовил чай, заглянул в соседнюю комнату, которую сам хозяин представил ему, как спальню-кабинет.
– У-у-х! – только и смог воскликнуть Мишаня.
Была б его воля, он вообще бы из никогда этой комнаты не выходил. Потому, что… Потому, что здесь были собраны несметные сокровища, о которых любой мальчишка мог только мечтать… На письменном столе стоял большущий корабль под белыми парусами, с пушками, спасательными шлюпками и тысячей всяких мелочей, присутствующих на всяком, уважающем себя, паруснике. Рядом лежала подзорная труба. На стене красовалась пиратская шпага с широким эфесом и старинный кремневый пистолет. У окна, утвержденный на треноге, сверкал на солнце никелированными боками настоящий телескоп. А чего стоила прячущаяся в тени за шкафом странное копье с полукруглым лезвием топора сбоку от острия? Или кривая сабля, лежащая на узкой, по спартански заправленной, кровати? А коллекция машинок разных стран, выстроенная рядами на журнальном столике?
– У-у-х! – еще раз воскликнул Мишаня и взмолился: – Дядя Макар, можно мне это потрогать?
