небось,
и встала на пороге;
и я, готовивший вопрос,
зашёл в её чертоги.
*
живёт одна. дощатый пол,
старьём воняет мшисто,
перед окошком мальвы по
карниз бутоны-листья;
весь подоконник чеснока –
обшарпанный, разложен;
обоев цвет и потолка –
что псориазной кожи.
хоть я сегодня водонос,
сев, мутноглазо дышит –
она, чей дом бедняцки прост
и словно солнцем выжжен.
– сейчас попьём с тобой чайку,
смородина – как вата…
проверишь огород и кур,
чем рада и богата, –
и улыбнулась, посмотрев,
но глаз остался вреден;
и жухлый чайник на плите
котёл напомнил ведьмин.
и стала чашками греметь,
газ зажигая синий,
и я, не видя раньше ведьм,
за ней следил отныне…
варила чай, кряхтела мне,
шурша букетом серым,
и я кивал, болтая с ней,
следя за её делом.
– зачем тебе дом 26? –
спросила вдруг с опаской;
– …легенда о Пятёрке есть,
хочу понять, не сказка ль?
– чего ни скажут в колыбель,
чтоб дети спали крепче;
таких историй – уж поверь…
и увлекаться нечем;
– без по воде писавших вил
не может быть рассказа,
и пять могил… кто сочинил,
что все признали сразу? –
спросил – и вид на огород
из кухни перед взглядом,
где пугало своим трясёт
обкромсанным нарядом…
– …попей чайку из серых трав, –
скрипучий голос в ухе,
и тут же завтра и вчера
сошлись на этой кухне…
*
пространство заслонив собой,
стоит её фигура,
а под столом и подо мной
гурьбой гуляют куры…
– ну, раз ты хочешь правду знать,
в Канун с тобою сходим; –
в дверной проём заходит Пять –
они? светлы, как полдень.
мне не смешно уже совсем:
боюсь… смотрю на бабку,
а дом своих облезлых стен
как бы раскрыл изнанку,
он вывернул во двор нутро,
оставшись неизменным,
