style="font-size:15px;"> Однажды к нему в дверь постучали – звонка у него тут пока не было. Серега не открывал, и тогда дверь начали ломать. Пришлось подниматься. На пороге стояли Славик и Вадим с выпученными от потрясения глазами.
– Мы думали, ты тут умер, – сказал Славик.
Серега молча вернулся в постель. Что было дальше, он помнил смутно. Славик выставил Вадима, потом говорил что-то, открывал дверь пустого холодильника, разглядывал вещи, валяющиеся на полу вместе с обертками из-под фирменных шоколадных батончиков, – Серега дарил их клиентам в качестве сувенира от компании, а остатки унес домой накануне нового года. Видя, что тот не реагирует на слова, Славик стал кому-то звонить, рыться в интернете и снова звонить. Серега безучастно взирал, как в его квартиру заходят люди в белых халатах, меряют ему давление, заглядывают в глаза, задают тупые вопросы, а потом укладывают на каталку и куда-то везут.
Славик организовал ему лечение в частной клинике, где в него все время вливали витамины с физраствором, кололи уколы и совали таблетки в рот, а потом проверяли, не выплюнул ли он их обратно. Через неделю в голове у Сереги немного прояснилось. Ровно настолько, чтобы понять из слов врача, что у него тяжелая клиническая депрессия.
– У меня с двадцати лет диагноз «дистимия», – сказал Серега, равнодушно рассматривая молодого доктора лет тридцати в огромных плюсовых очках, которые делали его похожим на хамелеона.
– Вы проходили лечение раньше?
– Только когда белый билет получал.
– То есть, вообще ничего не принимали? И не бывали у врачей? – уточнил доктор. Серега кивнул и с того дня стал посещать его консультации. Доктор Илья Липкинд был сыном известного в Самаре хирурга, но из-за слабого зрения не смог пойти по стопам отца и стал мозгоправом. Он был типичной ботанской внешности и спокойный, как удав, но при этом его вопросы и заключения давали понять, что он прекрасно понимает, о чем Серега пытается сказать. Липкинд назначил антидепрессанты и проводил сеансы психотерапии, которые продолжились и после того, как Серега вышел на работу в начале февраля. Тот смог вернуться в строй и в общем был почти в норме, если бы не побочные действия препаратов. Он часто ощущал себя биороботом, выполняющим команды мозга, а не живым человеком. У него напрочь отшибло всю чувственную сферу, и в мае он поймал себе на мысли, что, начиная с января, даже ни разу не дрочил.
– Потерпи еще пару месяцев, – спокойно сказал Липкинд на его вопрос о том, когда он уже сможет с кем-нибудь потрахаться. – Нам надо добиться стойкой ремиссии, к тому же, мы еще не разобрались с твоими травмами, которые в процессе терапии могут обостриться.
– А может, бог с ними, с травмами? – вяло спросил Серега. – Оттого, что мы с вами о них разговариваем, у меня не появятся новые родители и я не перестану быть геем.
– А я тебя от этого и не лечу. Я сам гей, – как-то буднично ответил Липкинд, словно признаваться в таком пациенту было самым обычным делом. Серега посмотрел на него во
