и наложниц старого владыки. На самой Нейтикерт из украшений было лишь легкое сердоликовое ожерелье в три ряда и скреплявшие ее сложную прическу две литые стрелы из серебра – символ ее божественной покровительницы; но фараон, словно не замечая простого наряда, смотрел лишь в ее обведенные черной и золотой краской глаза, а затем сделал милостивый жест рукой, призывая ее говорить дальше – и в пиршественной зале мгновенно стихли все человеческие голоса.
Дальнейшее юная Дуатентипет помнила плохо – в голове у нее слишком шумело от страха перед великой царицей и выпитого холодного вина. Единственным, что она запомнила в том сумбуре, оказались загоревшиеся любопытством и восхищением глаза царевича Пентенефре; позабыв о том, что сам фараон заинтересовался диковинной девушкой, он не отводил от нее взгляда и улыбался приметно – будто за ним самим не следили одновременно с этим тщательнейшим образом многочисленные соглядатаи, коими полнился царский двор.
Все оказалось еще хуже: всего спустя пару дней Дуатентипет услышала от верной служанки Хекет – та не имела никаких причин лгать госпоже – что царевич Пентенефре собрался посетить храм Нейт в Мемфисе, при котором остановилась жрица Нейтикерт: посетить едва ли не тайно, в сопровождении одного слуги Кахотепа. Каким-либо образом помешать брату было не в ее власти; но сердце царевны жгла тоска столь невыносимая, что она даже осмелилась попросить у владычицы Тити позволения также отправиться в указанное святилище.
Божественная супруга фараона неодобрительно взглянула тогда на приемную дочь – уже давно назначив ее в жены собственному сыну и наследнику отца Рамзесу в своем сердце, она не могла не видеть истинных причин дерзости всегда робкой Дуатентипет; вдобавок, она всегда недолюбливала Пентенефре – из ревности к его матери, младшей царице Тии, и как главного соперника своего собственного отпрыска. Но Тити много лет провела в гареме и отлично знала, что слаще всего плод запретный и скрытый. Поджав аккуратно натертые кармином губы, она помолчала какое-то время, затем небрежно махнула рукой – посеребренные ногти ее сверкнули в отразившихся лучах солнца.
– Раз мое дитя так желает, разве я откажу? – звучным, певучим голосом, в котором порой проскальзывали совсем девичьи нотки – разумеется, когда того хотелось его обладательнице – промолвила она ласково. – Сразу после дневного сна я прикажу надежным стражникам сопроводить тебя в храм. Твой божественный отец и мой любимый супруг-повелитель – да будет он жив, невредим и здоров! – столь много времени уделяет служителям Нейт, что нам также надлежит следовать его примеру!
Дуатентипет поклонилась и поспешила удалиться, боясь, как бы великая царица не передумала. Позже, уже сидя в крытых златотканым льном носилках, мерно покачивавшихся на плечах рабов, она с тревогой думала о том, как бы брат не обиделся на нее за это самоуправство; но опасаться было нечего. Храм Нейт
