силу. Вдруг задули настоящие зимние метели, намело высоченные, до крыши, сугробы, и стало боязно молодожёнам одним в лесу. Ночами сквозь завывание вьюги нет-нет, да и прорывался голодный волчий вой. Молодые решили вернуться домой в деревню, несмотря на недовольство отца, который тут же спровадил Андрея на свою мельницу, подальше от любопытных глаз.
Дела на мельнице шли совсем худо: река почти совсем встала, а старый мельник Петрович не справлялся с помолом, не успевал ни есть, ни спать. Творилось что-то невообразимое: ночами везли крестьяне с окрестных деревень молоть пшеницу, ехали к мельнице осторожно, лесными тропами и окольными путями, ведь вокруг вовсю хозяйничало белое войско. Белогвардейцы, прискакав на взмыленных лошадях, в бурых от крови шинелях, хватали с саней мешки с мукой и требовали все больше и больше хлеба. Пока одни перетаскивали на подводы тяжелые мешки, другие стояли, подняв винтовки и целясь в людей. Крестьяне, потупившись, стискивали зубы, сжимали кулаки. Но делать было нечего – под дулами винтовок приходилось отдавать свой хлеб. Против оружия с голыми руками не попрёшь!
В воздухе висело тревожное предчувствие, что вот-вот должно случится нечто страшное. И вот однажды это случилось: снег у мельницы окрасился кровью! Однорукий Иван, Андреев сосед, преградил солдатам дорогу к своим саням. Сам он всю войну «с фрицами» прошёл. Правая рука его осталась на поле, где полегли все его товарищи. Вернулся он всего с год назад и, как мог, одной рукой пахал, сеял, поправлял дом, сараюшку для коровы сколачивал. Андрей с ребятами помогал ему и крышу перекрыть, и хлеб молотить. В Копыловке к герою войны селяне относились с большим уважением и иначе, как по имени-отчеству, не обращались. И вот, этот бывший солдат-инвалид решился воевать за свой с таким трудом выращенный хлеб.
– Не отдам! – кричал он, размахивая пустым рукавом перед лицом офицера, – Или мало я за матушку Россею крови пролил?! И что ж, теперича мои дети должны с голоду помирать?
Офицер холодно посмотрел на Ивана. На выцветшей гимнастерке крестьянина болталась медаль «За храбрость», которую он никогда не снимал. Офицер вынул из кобуры наган, взвел курок и жёстко сказал:
– Отойди, солдат! Ты послужил отечеству, и ещё послужи! Сейчас армии нужен хлеб! Не доводи до греха, отойди!
– Как же так, Ваше благородие? Стрелять? Моим детям тоже нужен хлеб! Четыре года я воевал, жена за это время двоих детишек схоронила, сынка старшего тоже… – Голос Ивана задрожал и вновь сорвался на крик: – Не отдам, сказал!
Из толпы крестьян раздались голоса:
– Неужто поднимется ваша рука в бывшего солдата стрелять?
Офицер, не сказав ни слова, поднял наган и хладнокровно выстрелил. Мужики повыпрыгивали из саней и кинулись к Ивану, но солдаты штыками преградили им путь. Погрузили к себе последние Ивановы мешки с мукой, и хлебный обоз тронулся в путь. А на снегу
