ещё можно купаться. Ещё сад Мандельштама, заросший, полудикий и прекрасный, не запирается в восемь часов вечера на замки сумрачными охранниками. Во дворах играет гармошка, доносится песня старьёвщика, колобродит пацанва с блатной повадкой, носятся над невысокими крышами голуби и вороны – замоскворецкие «синие птицы». Сороковые. «Запах счастья, сдобренного нищетой», «детство, нищее, сырое» и всё равно счастливое! «Уж с кем и связан кровно – с московским со двором»… Воздадут ли когда-нибудь Хамовники своему певцу?
Ещё один талант Ряшенцева – больше 70 лет прожить в не самом, мягко говоря, интеллигентном окружении и сохранить золотую середину отношений со своими простоватыми соседями. «У меня никогда не было к ним высокомерия. Зависть была. Положение интеллигентного мальчика в рабочем дворе – положение тяжелое. И я завидовал ребятам, которые не читали тех книг, которые я читал. Стеснялся говорить литературной речью и вынужден был говорить, как все. Зачем я буду разговаривать с человеком, который «по фене ботает», на языке Пушкина? Он не понимает половины из того, что я говорю. А я понимаю все, что он говорит, потому что вырос в этой среде. И это вовсе не значит, что я подлаживаюсь под него. И высокомерия у меня по отношению к нему нет».[35]
«Жизнь груба, но есть в Хамовниках вечерних своя догадка и судьба». И идёт читатель за поэтом-проводником по тихим переулкам, где у обочин ветерок шевелит тополиный пух. Проходит под густыми липами Девичьего поля, по игрушечному мостику над зелёной бархатной водой в саду Мандельштама. Идёт по Пироговке, мимо жёлтой институтской стены. По Погодинке, мимо потрясающей голубой «погодинской тихой избы» с махаоном на ставне (вот изумительная деталь!) и вдыхает неповторимый аромат – не бензина, а только что скошенной в сквере на Девичке травы. И всё это «дышит счастьем и тоской»: лебеди в Новодевичьих прудах, «липы города ночного», золотое окно в Олсуфьевском…
Стихи Ряшенцева – поэтический путеводитель по Хамовникам. В них всё узнаваемо. «Колышутся стёкла вдоль клиник», «В бывшем Фрунзенском районе Пирогов сидит на троне с грустным черепом в руке» – это о клиниках Первого медицинского. Почти перед каждым есть памятник какому-нибудь выдающемуся доктору. У Ряшенцева в романе «В Маковниках. И больше нигде» эти памятники живут своей тайной жизнью… Вот вьетнамское посольство на Большой Пироговке, где до войны был Дом испанских детей, а ещё раньше – Мазыринский приют. Вот «голубые бойницы в розовых стенах монастыря» – Новодевичий. К нему Ряшенцев возвращается вновь и вновь, слишком много в его судьбе связано с этими стенами и башнями. И приходят необыкновенные слова: «Лебеди пощипывают золотые луковицы, растущие со дна пруда – подводный монастырь ещё реальней поднебесного, и «луковица» собора, бывшая только метафорой, становится в воде живым и реальным растением».
Да и вся Москва с её «неугомонной беглой гармонией» запечатлелась в стихах Ряшенцева. Вся эта упоительно-прекрасная
Из личного архива Н. Богатырёвой.
