обвинённого в шпионаже в пользу Японии и расстрелянного в 1937 году. В 1938-м оказалась в женском концентрационном лагере и мама – Нина Валентиновна Всесвятская – как «член семьи изменника Родины» (сокращённо ЧСИР). На старой фотографии – белокурая, большеглазая красавица-славянка. И Юлий Черсанович, и его сестра Алина при том, что оба похожи на отца, унаследовали её очарование. Фамилия – Всесвятская – напоминает о том, что прадед Юлия Кима был священником, служил в городке Уготский Завод Калужской губернии. Крестил, между прочим, будущего маршала Жукова.
Юлий Ким – потомственный педагог. Его мама тоже была студенткой нашего вуза, училась на педагогическом факультете МГПИ им. А. Бубнова. Всю жизнь проработала в школе. Ученики её любили. Но самым лучшим учеником Нины Всесвятской был её сын Юлик. Его любовь к литературе и безупречный художественный вкус – от мамы. А ещё – мужество и умение достойно переносить удары судьбы.
Есть такая удивительная книжица – факсимильное издание рукописных книжек стихов, которые Нина Всесвятская сочиняла в лагере и присылала детям. Когда их разлучили, Алине было 4 года, Юлию – год. Они росли без матери, с бабушкой, дедушкой и няней по имени Ганя, но ощущали мамино присутствие благодаря этим самодельным книжкам. Когда смотришь на это посвящение на «Юлиной книжке», присланной из лагеря в 1940-м году, сердце сжимается: «Маленькому Юлику и маме-Гане от далёкой мамы». Что должна была чувствовать родная мать, зная, что сын называет мамой другую женщину! Какая горечь, скрученная, но прорвавшаяся тоска, бессилие что-то изменить, и какое благородство и мудрость!
Воспитывавшая маленьких Черсановичей бабушка, мама Нины Всесвятской, рискнула отправить стихи дочери в издательство «Детская литература», скрыв, разумеется, что их автор – в местах не столь отдалённых. Редактор ответил замечательной характеристикой: «…Есть что-то в стихах ясное, простое, спокойное, согретое близостью живого ребёнка». А от мамы до детей были тысячи километров…
В 1951 году Нина Всесвятская отправилась в Туркмению, на строительство Главного Туркменского канала, а вскоре начала работать по специальности – учителем русского языка и литературы в городе Ташауз. Оттуда Юлий Ким и отправился в 1954 году покорять Москву. У него было намерение «поступить на что-нибудь гуманитарное». От журфака МГУ пришлось отказаться. Юлий Черсанович объяснял это тем, что «испугался эрудиции и учёного вида абитуриентов». Но, видимо, дело было в том, что сыну «врага народа» вход в МГУ всё ещё был закрыт. Сталина уже не было, но до XX съезда оставалось ещё два года. И Юлий Черсанович «кинулся в Московский пединститут в надежде, что там больше повезёт». Теперь трудно сказать, кому больше повезло – Юлию Киму или нашему вузу, законной гордостью которого он является.
Ю. Ряшенцев вспоминал: «Уже закончив институт, я какое-то время ходил на заседания литературного объединения, которым руководил Фёдор Харитонович Власов, и там встретил Юлия Кима, который поразил меня смелостью своих стихов. В них была жизнь! Все мы тогда писали стихи, но шли во многом от прочитанного. Визбор очень любил поэзию Тихонова, я – Киплинга… А Юлик приносил стихи про нас, про эти подвалы институтские, про ёлку, стоящую под Новый год в Главном зале…»
