почему родственница. Село-то большое было. Вон сколько народа оттуда в Сибирь переселилось.
Сам Лукич не мог похвастаться такой богатой биографией семьи. Мало знал. Знал только, что его предки испокон веков жили здесь, в этих краях. Охотились, рыбачили, собирали кедровый орех, грибы, ягоды, сеяли рожь, пшеницу, овес, держали скот, лошадей, разводили пчел… Испокон веков, по мнению Лукича, значит еще до Ермака. Выражение «испокон веков» нравилось Лукичу, и он, хотя и редко, чтобы не затрепать тему, любил начинать рассказ, сидя у костра или у буржуйки в избушке, о том, как появились его предки в этих краях:
– Испокон веков мои деды и прадеды здесь жили. Пришли по рекам на легких шустрых таких лодках ушкуях аж с самого Новгорода Великого. Ушкуи перетаскивали из реки в реку через водораздел, через Урал. Весь скарб переносили тоже на руках и катили вниз по течению, а где и надо, и вверх – лодка-то легкая, говорю, глубоко не сидит в воде, да и пассажиры, если течение уж совсем сильное, или там перекат-порог, могут и по берегу прогуляться, а лодку на веревке тянуть, – рассказывал Лукич, прикуривал от головешки новую беломорину. – Здесь женились на местных девушках-остячках. А остяки – это коренные жители Сибири: охотники, рыбаки. И лучший друг у них лайка да олень, – последнее разъяснение вставлялось, если у костра или в избушке вдруг находился гость из города. Свой, конечно. Чужие здесь не водились – тайга не терпит чужаков. Но не местный. – А потом уже, через годы, – продолжал, не торопясь, Лукич, – по протоптанным тропам сюда перегоняли и скот, и лошадей, и семена с плугами и прочими полезными приспособлениями перевозили. Все постепенно. Ведь чтобы пешком или на телеге сюда добраться, требовались годы.
Лукич рассказывал не спеша, с паузами, чтобы слушатели прониклись услышанным, могли мысленно представить картину. Да и спешить было некуда, и никто не отвлекал: кругом тайга, горы, звезды и тишина, разрываемая редким треском горящей древесины да уханьем и гоготанием таежных птиц.
Деревня жены, под названием Таежная, не была для Лукича чужой. И причины было две: первая, что вот уже пятый десяток лет, как женился на Татьяне, так и живет здесь, а вторая – его родная деревня Огневка находилась в пяти километрах от Таежной. Нужно было перейти ручей, впадающий в речку Таежную, потом взобраться на пологий лысый, как говорят в Сибири, пригорок, а потом вниз километра еще три к подножию высокой, но тоже пологой, горы, поросшей тайгой. Вот эта пологость горы и сыграла злую шутку с родовой деревней Лукича. Пришли лесорубы, образовали леспромхоз и начали валить стройные ели, благородные кедры, крепкие лиственницы, а чтоб не мешали, и березы. А рябину и черемуху, росшую у подножия, вдоль ручьев, рубили и бросали под колеса лесовозов, которые буксовали в сырую погоду. Лесовозы оставляли глубокие раны-колеи, уничтожая брусничник, поднимались чуть ли не до половины горы, а к ним гусеничные трактора стальными тросами стаскивали бревна. И хотя после лесорубов оставался молодняк: молодые елочки, кедры и лиственницы, и черемуха отрастала, но требовались годы и годы, чтобы тайга восстановилась,
